Зиновий Зиник - Эмиграция как литературный прием

У каждого напитка — от пастиса до хереса — свой антураж употребления. Русские тоже пьют разные напитки. Русские пьют, можно сказать, всё. Из отечественной литературы мы знаем, что русские пьют коктейли из лака для ногтей со средством от потливости. Иисус превратил воду в вино. Мы всякое вино превращаем в водку. И пиво тоже. У пивных ларьков в кружку пива подливают водку, пока вкус пива не становится неотличим от водочного. Мы пьем и вино и херес, и перно и кубинский ром; но пьем мы их так, как будто все это — еще одна разновидность водки. Даже коньяк. Да и коньяк-то появился в России не столько из-за французов, сколько по грузинским каналам, из-за Сталина, в знак уважения к вождю. И выпивался бутылками, как еще одна версия водки. Портвейн и коньяк — всё стаканом и всё под килечку. У водки горький тухловатый, шибающий в нос вкус — вы закусываете ее соленейшим огурцом или селедкой. А если нет ни того ни другого, можно занюхать рукавом. Вы закусываете — то есть пытаетесь забить во рту вкус того, что сейчас выпили: то есть сам процесс закусывания водки включает в себя феномен диалектического самоотрицания. Материальное, самоуничтожаясь, становится проявлением чисто спиритуального.

Все алкоголики в душе алхимики, потому что пытаются выделить спирт из самых непредсказуемых составов. Мне рассказывали про работяг, оказавшихся без водки в деревне, где в магазине был лишь зубной порошок. Оказывается, то минимальное количество спирта, что содержится в зубном, то есть меловом, порошке, можно выделить, если постепенно вымывать огромные порции зубного порошка в тазу. Все спиртовое выходит на поверхность, весь мел идет вниз. На это вымывание крупиц алкогольного золота уходит много часов. В конце каждому досталось по полстакана подозрительной смеси беловатого цвета. Все заглотнули и захорошели. А через несколько минут стали блевать. Но блевали они белыми струями. И запах стоял — как от зубного порошка, парфюмерный. Так, наверное, блюют ангелы.

Однажды мой приятель обнаружил у себя на окне за шторой бутылку крепленого вина «Солнцедар». Она осталась после шумного пьяного вечера недопитой и так и простояла около месяца. За месяц с жидкостью внутри произошли удивительные метаморфозы. Жидкость разделилась на две половины: прозрачная наверху, темная внизу. То, что было наверху, по запаху напоминало ацетиленовый спирт. Нижняя часть по густоте цвета была похожа на деготь. На ощупь это была страшно клейкая смесь. Он еще долго пользовался ею в качестве клея по хозяйству. Держалось прочно. Дело в том, что «Солнцедар» производился в Алжире и экспортировался оттуда, как нам стало известно позже, в нефтяных цистернах. Эффект «Солнцедара» был непредсказуемый, особенно если пить его пивными кружками, как в распивочных-автоматах.

Я помню появление этих заведений в Москве 60-х годов — плод увлечения Хрущевым американской техникой: от картонных пакетов с молоком до гидропоники. Одна из таких «автопоилок» появилась рядом с Московским университетом и на вид была полной Америкой: хромированные автоматы с щелкой для монет и нишей с крантиком для разлива. Полная анонимность и отсутствие очереди. Был даже пропеллер под потолком — прямо заокеанская роскошь. Но на этом сходство с Америкой кончалось. Место было набито курящей, харкающей и матерящейся толпой: весь этот мат густо стоял в воздухе и размешивался пропеллером, как густая каша алюминиевой ложкой: никакой вентиляции не было и слышен был стон и скрежет пропеллера. Вместо бесконечных вариаций напитков из автомата можно было выжать лишь один состав: некое крепленое вино, по вкусу напоминающее дешевый херес с бензином. Это и был «Солнцедар». Впрочем, о вкусе трудно было спорить: надо было, задержав дыхание, заглатывать порцию целиком — иначе в себя не вольешь. А вливать приходилось много. Единственной посудой служили пивные пол-литровые кружки. Эффект был удивительный: как будто сунул пальцы в розетку с напряжением 220 вольт; через мгновение после этого электрошока у тебя совершенно слипались кишки, потом начиналось ускоренное отключение сознания. Мир вокруг преображался в нечто нездешнее: гул голосов, рожи, пропеллер, как фатум, над головой вертится. Все начинало вертеться. В этом состоянии ты идешь за второй порцией. Автомат не всегда срабатывал. Тогда ты бил по нему кулаком. Однажды, после третьего удара, я услышал «Да не колотите, черти! Щас налью», и из автомата потекла струйка. То есть все эти машины были видимостью: за стенкой стояла вся та же подавальщица и, собрав монеты, разливала портвейн вручную. Или же это был голос некоего невидимого ангела?