Вячеслав Кураш - Ускользающая по волнам

Она не знала, что делать. Она была в полном замешательстве. Силы покинули её. Дрожа всем телом, заслоняясь рукой от обжигающих порывов ледяного ветра, она опустилась на камни и зарыдала. Немые слёзы бессилия душили её. Это был конец.

Погода начала портиться. Небо заволокло серыми клубящимися тяжёлыми тучами. Пошёл дождь. Но она даже не шелохнулась.

Крупные холодные капли стальными иглами впивались в кожу. Ветер хлестал по лицу и срывал одежду. Внизу глухо рокотало разбушевавшееся море, раз за разом яростно обрушиваясь на берег многотонным прибоем. Утёс ходил ходуном, и, казалось, вот-вот рухнет в морскую пучину. Дождь не прекращался весь день.

До позднего вечера она просидела на утёсе, промокшая и окоченевшая, рыдая взахлёб, не в силах удержать слёз. А когда сумерки сгустились так, что на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно, лишь слышен был нескончаемый рёв штормового моря, время от времени освещаемого ослепительными вспышками молний, у неё началась истерика. Она вдруг ясно поняла и осознала, что ничего сверхъестественного уже не произойдёт, и он не вернётся к ней, и они никогда больше не будут вместе, и нечего ждать его и тешить себя напрасными надеждами. Она вытерла слёзы мокрым рукавом и поднялась с камней. Да, это был конец. Жизнь окончательно утратила свой смысл. Не чувствуя ног, она решительно шагнула в темноту, направляясь к краю пропасти. Но в последний момент, когда оставалось сделать заключительный шаг, она вдруг вспомнила о муже и сыне, которых не видела вот уже больше двух лет, и остановилась.

Воспоминания тёплой волной нахлынули на неё, обжигая сознание и согревая всё тело изнутри. В памяти ожили давно забытые лица. Перед глазами вспыхнул тёплый домашний очаг, запыхтел чайник на плите. И вдруг ей стало как-то неуютно и одиноко на этом голом скалистом утёсе. И её, точно магнитом, потянуло туда, к ним, домой.

Не раздумывая, она бросилась к лестнице, спустилась с утёса, вернулась в дом, чтобы переодеться и взять кредитку с деньгами, позвонила на вокзал, забронировала одно место на вечерний поезд до Стамбула и заказала такси.

На вокзал она прибыла незадолго до отправления. За щедрые чаевые носильщики помогли ей погрузить багаж и сесть в вагон. Поезд отправился строго по расписанию, и она навсегда покинула Кумкале.

В это время по северной дороге под проливным дождём, в драном грязном рубище, с огромной дорожной сумкой через плечо и тубусом в огрубевших заскорузлых руках, заросший и давно не бритый, изменившийся до неузнаваемости, изнеможённый долгими скитаниями и мытарствами, он входил в Кумкале. Было уже совсем поздно. Город казался вымершим. Он прошёл по пустынным обезлюдевшим улицам, на которых не встретил ни единой живой души, и, не задерживаясь в городе ни на минуту, по южной дороге направился к особняку, туда, где жил всё последнее время до своего бегства, туда, где бросил её.

Когда он добрался на место, было уже глубоко за полночь. Ни в одном окне не горел свет. Дом был погружён в ночной полумрак. Он долго стучал и трезвонил, но никто не ответил. Дверь оказалась незапертой, и он вошёл в дом. В доме никого не было. Дом был пуст. Не очень-то заботясь по этому поводу, он перекусил тем, что нашёл в холодильнике, и, скинув мокрые лохмотья, завалился спать, убаюкиваемый барабанящим по окнам дождём.

С первыми лучами рассвета он встал с постели и поспешил на террасу. С террасы открывалась впечатляющая панорама штормового моря. До ушей доносился оглушительный рёв прибоя. Тяжёлое свинцовое небо, нависавшее над самой головой, казалось, вот-вот обрушится и раздавит всё живое под собой. Ледяное дыхание моря острыми иглами впивалось в кожу, судорогами пробегая по всему телу.

Он стал всматриваться в штормовой горизонт, но ничего, кроме бушующих волн и низких клубящихся облаков, он не видел. Он был в полном отчаянии. Грубо выругавшись, он вернулся в дом, достал из своей дорожной сумки рукопись, пробежал глазами последние строки, предельно сосредотачиваясь на прочитанном, заставляя работать мысль. Но мысль не работала. Это был конец.

Он больше не мог вынести эту невыносимую муку. С тех пор, вот уже больше года, как он покинул Кумкале, он не написал ни одной строчки, не создал ни одного полотна. Да, это был конец.

Не раздумывая, он выхватил из сумки огромный охотничий африканский скинер с каплевидным шероховатым дамасским клинком серого оттенка, имеющим фальшлезвие на скосе обуха и острый крючок для вспарывания брюшины, и, крепко сжимая клёпаную берестяную рукоять, резким движением решительно направил его взлетающим остриём себе в горло. Но в последний момент, когда оставалось сделать завершающее усилие, его рука дрогнула, и он замешкался. Ему показалось, что где-то вдалеке, среди бушующих волн, мелькнул слабый, еле заметный отблеск. Он выпустил из рук скинер, схватил сумку и тубус и устремился на террасу.