Эдуард Лимонов - Апология чукчей

Я убедил ее, что будут. Более того, я стал издаваться сразу в двух издательствах поочередно: в «Ramsay» и в «Albin-Michel». Мэри последовала моему темпу. И мы приучили всех. Иногда я издавал по две книги в год. Она не имела от продажи моих книг гигантских прибылей, я полагаю, ей было интересно за мной наблюдать. И участвовать в моей авантюре. Она продала мои книги в два десятка стран. Я приходил в помещение агентства на Rue Odeon, как раз у театра Одеон, и за глотком энергии. От этой женщины несло энергией. Правда и то, что она редко была к кому приветлива, ко мне — была.

Знаменитая Дина Верни — натурщица и наследница Аристида Майоля — была мне знакома с 1974 года, мы встретились в мастерской Ильи Кабакова в Москве. В Париже, если я шел через сад Тюильри, я имел возможность лицезреть юную Дину в виде позеленевшей бронзы скульптуры прямо в траве меж деревьев сада. Живую Дину можно было увидеть постаревшую, но монументальную, в галерее на Rue Jacob, это недалеко от базилики Сен-Жермен де Пре. Несколько раз, ожидая, когда она освободится, я слышал яростные споры о деньгах, старую даму нелегко было сломить. И она никогда не уступала. Я научился у нее упорству. Упрямство мне было даровано от рождения.

Ирина Хакамада, в те несколько моих посещений ее офиса в Товарищеском переулке, когда я явился уговаривать ее участвовать в коалиции оппозиции, Ирина Хакамада сидела по ее сторону стола, уставленного компьютерами и канцелярией, и поедала фрукты. То есть она разговаривала со мной, но время от времени брала с тарелки нарезанные удобно мелко фрукты и отправляла их в рот. Впрочем, во второе мое посещение ее офиса это были уже не фрукты, но овощи. Ирина Хакамада была настороженной и чуть-чуть меня остерегалась. Однажды она приняла вперед меня посла Испании, мне пришлось ждать, и я злился. С 2005 года я не ем мелко нарезанные фрукты, принимая посетителей, как Хакамада, но намереваюсь это делать. Это будет стильно.

Они сломали мой завод, суки! Я стоял на эстакаде, мимо грохотали тяжелые грузовики. Сентябрьское солнце высушило бы мои слезы, если бы я их пустил. Я бы и пустил, однако меня снимала на Бетакам бригада харьковского телевидения, какого вот — не припомню, их много в Харькове теперь. Стоял сентябрь 2007 года, я приехал к матери на 86-летие и вот заехал посмотреть на родной «Серп и молот», где я работал в те далекие шестидесятые годы в цехе точного литья. Они сломали мой завод, точнее, они его доламывали, кран с тяжелой грушей долбил ею, раскачивая, стену механического цеха. В том цехе в далекие 1963 и 1964 годы у меня работали друзья, а позже там работал поэт Вовка Мотрич. Они долбили своей сучьей болванкой по цеху, откуда в мое время выходили собранные моторы, моторы для танков. Далеко эти моторы не уезжали, отправлялись на завод имени Малышева, где занимали свои боевые места в танках. Чуть раньше, до «Серпа и молота», я работал и на «Малышева», но строителем-монтажником — сооружал новый цех в непролазной грязи. Так что я потрудился на оборонку моей страны.

А теперь они сломали мой завод, чтобы разместить там очередной рынок. И склады. Говорят, вьетнамцы купили всё. Завод был такой мощный, что разные его проходные находились друг от друга чуть ли не в часе ходьбы, а если на трамвае ехать, то несколько остановок, да еще с пересадкой.

— Гребаные торгаши, — сказал я в камеру и всё же смахнул слезу. — Тут такая жизнь кипела двадцать четыре часа в сутки! Три смены. Наша литейка вообще никогда на останавливалась. Никаких выходных! Идешь во всякую погоду, я обычно входил с проходной на Материалистической, народ из всех домов выходит, присоединяется, с авоськами все: завтраки, шутки, девушки хохочут. У нас целый цех был девушек, «модельный» назывался, потому что они модели лепили из парафина, по-моему, а потом их в особую глину окунали и сушили в печи… Так они формы для нас делали, куда мы позднее металл заливали. Ближе к проходной уже целые колонны работяг шли. Могуче всё выглядело… Бывало, вошел на территорию — и издалека видишь свой цех: вспышками, всполохами из него свет бьет от ковшей с раскаленным металлом. Ворота мы никогда не закрывали. Я обычно через ворота сперва входил, сдающую смену приветствовать, а уж потом шел в другой конец цеха, в раздевалку.

— А что, Эдуард Вениаминович, — осторожно начала хрупкая харьковская журналистка, блондинка, — в Харькове девушки особенно хороши, а что вы, говорят… на доске почета портрет ваш висел?