Эдуард Лимонов - Апология чукчей

Получилось, однако, что Бояков подарил мне свою подружку в виде африканской скульптуры. Согласно ритуалам религии вуду. Скульптура стоит у меня в изголовье кровати. А Катя забеременела опять. (Да, да!) Вероятнее всего, это скульптура богини плодородия. Кажется, придется закрыть сильную скульптуру (она очень напоминает Катю) тканью, что ли. Чтобы снизить градус плодородия, источаемый ею. А то мы захлебнемся детьми.

Приключения начинаются просто. Нужно решиться на приключения, и тогда они последуют цепью, одно за другим. Далеко, в толще годов, вижу стоящую в тени деревьев повозку. Без лошади, но не пустую, полную, как нам показалось, сена. Впоследствии мы поняли, что это редкие травы и корни Алтая.

Повозка стояла, обнаруженная в стране, где мы никого не знали, на земле, где мы оказались намеренно, но которую до сих пор знали по картам. На картах были обозначены хребты, их вершины, синие почеркушки рек и точки проживания человеков. Там были села, но также и скромные точки под названиями «заимка» или «зимовье». Повозка, мы к ней подошли на свою голову, не зная, что уже выбрали судьбу и тюрьмы, и лагеря, выбирая эту повозку; выглядела она как обнаруженная белыми повозка каких-нибудь гуронов в первозданной Северной Америке. Алтай тех лет, а прошло уже чуть ли не полтора десятилетия, выглядел как земля гуронов. Очень редко, но мимо нас проезжали вдруг, на маленьких лошадках, темнолицые, коротконогие и скуластые гуроны, в данном случае алтайцы, они же калмыки, те, что не откочевали несколько веков назад из этих мест в те места, что стали современной Калмыкией. За плечами гуронов поблескивали ружья.

Повозку мы тогда обнюхали и обсмотрели, как осторожные псы. Пройдя чуть дальше, обнаружили два вырубленных причудливых столба, символизирующих вход в чьи-то владения. За столбы мы сходили на следующий день, а в тот день вернулись в наш лагерь у реки.

За столбами располагалась пасека Пирогова, маленького мужичка-мечтателя, собирателя трав и корней, врачевателя и гражданского мужа девки-калмычки. Менее чем через год нас будут брать на пасеке Пирогова две роты спецназа ФСБ, а тогда мы, загадочная для местных группа, шастали в той части Республики Алтай, рядом с границей с Казахстаном, подозрительные, как иностранные дьяволы.

Некоторое время мы жили у реки. В доме, построенном для пастухов, правда, в нем еще не было оконных рам и стекол, но печка-буржуйка была. Были и деревянные нары. Нам разрешил жить в этом доме хозяин тех мест, директор «маральника», в прошлом он назывался «совхоз», по фамилии Кетрарь. У всех молдаван фамилии заканчиваются либо на «арь» — Кетрарь, Морарь, либо на «ена» — Кучерена. Алтай весь состоит из «маральников». Это отгороженные металлическими или любыми другими заборами территории гор, холмов, лугов и ущелий, где живут олени-маралы. Алтайцы вылавливают их, когда нужно пилить им рога. Вылавливают, как гаучо, с помощью лассо. Рога отпиливают и продают, а маралов отпускают. Ну, время от времени они закалывают одного — двух — трех для своих нужд, конечно. Рога продают на Дальний Восток, в Китай, в Южную Корею, в Японию. Очень дорого — бывало, в лучшие времена, до трех тысяч долларов за килограмм. Хозяева «маральников» настоящие феодальные князья этих мест, каждый имеет под началом десятки спаянных годами мужиков в камуфляже, то есть свои личные армии.

Кетрарь первое время встречался с нами пару раз, но позднее ему, видимо, донесли на нас из Управления ФСБ по Республике Алтай, он встречаться перестал. Он мог легко вышвырнуть нас из своих владений, приехав с армией, но он этого не сделал, ему не велели в ФСБ, им нужно было нас наблюдать, чтобы потом арестовать.

Мы жили у реки, потом, когда отбыл в Барнаул Пирогов, переехали на пасеку, где было, конечно, теплее и удобнее. Мы ловили рыбу, ставя сеть на ночь поперек горных рек, собирали огромные дождевые грибы и черемшу для салата, вечерами и ночами к нам прискакивали любопытные, как правило, пьяные гуроны, привязывали лошадь, клянчили водки и до хрипоты и драки воспевали своего, как они считают, Чингиз-хана, покорившего когда-то и обратившего в рабство вас, русских. Желтолицые не простили нам Русскую империю и СССР, они мечтают о мести. Сидя с ними у ночных костров, лицезрея их потные монгольские лица захиревших завоевателей, мы, городские жители, окунались в мир, которого мы не знаем, а он есть, вокруг нас.

Алтаец Леха (на самом деле у него есть его странное имя аборигена, но он хранит его от чужих), возчик, рассказывает о своей лошади, как о сестре прямо. Однажды Леха приехал пьяный и не распряг лошадь. Утром вспомнил, пошел к лошади. Лошадь стала к нему задом, толкнула и вдруг треснула его копытом. Леха возмутился и ударил лошадь кулаком в челюсть. Она опять ударила его копытом. «Легонько, если бы она хотела, она бы меня убила копытом. Злая была. Я ее распряг, зерна дал, успокоилась, простила. Мы с ней часто деремся, если что не по ней, она — копытом. Но столько раз меня пьяного домой привозила. Умная».