Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана

— Это же не рубли! — вскричал он. — И не евро с долларами!

— Ну и что? — возрадовался Верчунов. — Это песо! Других денег у нас сейчас нет. И чем песо хуже рубля?

— А что я пошлю родичам в Волокушку? На что они будут кормиться? — всё ещё кричал Куропёлкин.

— Не хочешь песо, не бери! — рассердился Верчунов. — Тебя у Звонковой будут посыпать золотом. Надоест отсылать в Волокушку слитки.

Сверкая блеском стали, как подмечено в боевых песнях, Куропёлкин двинулся на мироеда Верчунова.

Но тут было доложено, что в клуб прибыл представитель госпожи Звонковой Трескучий-Морозов с поручением.

— Полчаса на сборы! — распорядился возвращавшийся к рублёвой жизни мироед и кровосос Верчунов.

Понятно, что полчаса на сборы превратились в час посошка. Диктатор Верчунов, перекормленный ценой, уплаченной Звонковой за аренду свободного артиста Куропёлкина, не имел сил препятствовать излияниям чувств творческого коллектива. Он понимал, что произойдёт завтра, и был готов сейчас же бежать на Соломоновы острова и там зарыться в песок до первого землетрясения. Но от Купчихи Звонковой и её сундуков со златом бежать было бесполезно.

Артисты же пили в помещении за сценой. Куропёлкина не поздравляли, и были скорее не весёлыми, а мрачными, будто бы сами себя пригласили на поминки коллеги. Тогда в присутствии Куропёлкина и было впервые произнесено слово «Люк». Балерун по прозвищу Стружкин (голова в белых бараньих завитках) похлопал Куропёлкина по плечу, сказал: «Ну, ты, Коряжма (а Куропёлкин рассказывал в клубе о Котласе и Коряжме), молодец, пошёл на такой подвиг! Прилично получат твои родичи! Что определено в контракте?» «Я не видел контракт и не подписывал его», — заявил Куропёлкин. «Ну и беги сейчас же, куда — неважно! — горячо воскликнул Стружкин. — Иначе завтра же поутру загромыхаешь в Люк!» При слове «Люк» все замолчали, потом, правда, очнулись и шарахнули по стакану. И тут языки, сами понимаете… И услышал Куропёлкин, что мадам Звонкова на манер Клеопатры или царицы Тамары выдерживает ночь, а поутру мужика, пусть даже самого успешного в сексуальных упражнениях, раскачивают за руки, за ноги — и бух! — в Дарьяльское ущелье. У Звонковой ущелья нет, но есть какой-то загадочный Люк. Баба вроде бы невзрачная, а усадила себя в троны Клеопатры и Тамары. Сколько отважных испытателей, отночевав с ней, сгинули поутру в Люке! «Бежать, бежать тебе надо!» — шёпотом настаивал Стружкин. «Нет! — гордо произнёс Куропёлкин. — Раз дал согласие, флот позорить не могу!»

— Куропёлкин! Срочно к директору!

Начались объятия. И поцелуи. Недруги и конкуренты, растроганные подвигом Куропёлкина, будто бы он своей жертвой отвёл от них опасность быть отправленными в Люк, мокрыми щеками одобряли бывшего Старшего матроса, уходившего с камнями на ногах под воду. В подполье душ своих при этом они, как ни странно, завидовали Куропёлкину — ведь именно его выделила из них, супермужиков, золотая бочка. Что ни говори — а удар по их самолюбиям. Да и получив наслаждения первой ночью, Куропёлкин, глядишь, и выкрутится, не угодит в Люк, а ещё и получит призовые. Хотя и вряд ли. И не достоин он наслаждений и призовых! Лететь ему именно в Люк! Сам привязал камни к ногам!

И поручик Звягельский перекрестил Куропёлкина.

— Куропёлкин! Долго ещё ждать!

Представитель Звонковой Трескучий, худой и верткий мужчина лет сорока пяти, был сердит. Не умеют следить за ходом времени! Богема! Пуси-муси! Трескучий считался дворецким, домоправителем Нины Аркадьевны Звонковой. Несмотря на худобу и вёрткость, он производил впечатление лица властного и значительного и будто бы наделённого — по серьёзным причинам — государственными полномочиями. При некоторых движениях и проходах его ощущались выправка особого рода и вынужденные (а может быть, и проведённые в удовольствии) занятия строевой подготовкой. Фамилия Трескучий (иные полагали, что это прозвище) вызывала разнообразные толкования, не всегда для Трескучего выгодные, а то даже и обидные. Видимо, поэтому при последнем приобретении народом паспортов нового либерального (освобождённой России) образца Трескучий постарался в документах преобразовать себя в Трескучего-Морозова, что придало более определённый смысл его пребыванию на Земле, а главное — на службе. К тому же в Трескучем-Морозове было нечто боярское или княжеское (Скопин-Шуйский, Невзор-Тужила, Василий Тёмный и др.), нынче уважаемое. Впрочем, о том, что он ещё и Морозов, знали немногие.