Евгений Гришковец - Реки

И где, в каком другом месте ему, после такого вечера, так посочувствуют утром и так о нем позаботятся?

В конце такой поездки, потерявший ощущение не только времени суток, но и времени вообще, заваленный подарками и визитными карточками, забывший, как достают из кармана кошелек и как платят… Он будет ехать в аэропорт и смутно догадываться, что то, для чего он приезжал, его лекция, его какая-нибудь программа, схема или предложение, все это как-то совсем не имеет смысла и неприложимо к той земле, куда он прилетел и откуда вскоре улетит.

Он улетит, его проводят…

– И чё прилетал? – скажет кто-то из проводивших его.

– Ага! Ты понял? Я не понял, – ответит другой. – Но парень хороший, да?! Такой оказался простой.

В следующий раз он прилетит уже в нормальной своей одежде, без фотоаппарата, со знанием того, что ему надо и с определенными желаниями. А там у себя на Родине он о своих открытиях и удивлениях рассказывать не станет. Он подумает-подумает, чего бы рассказать про Сибирь, да и расскажет про снега, морозы, водку и икру, да еще и приврет зачем-то. Хотя обычно никогда не врал.

А если где-нибудь в московском аэропорту встретятся, возвращаясь домой, два соплеменника, например, два голландца или датчанина, разговорятся по появившейся в России привычке поговорить…

– А извините за любопытство, у вас дела были в Москве? – спросит один.

– О нет! Очень далеко! В Сибири! Я только пролетом в Москве, – ответит другой.

– Как интересно! И где же в Сибири? Я тоже только что из Сибири, я там был с одной комиссией.

– Да-а?! Я был в Новосибирске.

– А я в Красноярске, точнее, километрах в ста от Красноярска, там…

– Надо же! Мы были совсем недалеко! А где живете?

– Я? Недалеко от Роттердама.

– М-м-м, а я в Гааге.

– Не близко…

Вот так люди из крохотной страны, привыкшие к тому, что через каждые три километра новая деревня, а через каждые десять километров город. Вот так, оказавшись в Сибири, вдруг ощутили не просторы, не дали, а отсутствие таковых. Они моментально научились не чувствовать и не видеть бесчисленные километры, не думать о реальных размерах такой, может быть не самой удобной для жизни, и не самой красивой в мире, земли под названием Сибирь. Они даже не поняли, что с ними произошло! Потому что их домашние километры для них остались прежними, они не стали меньше и игрушечнее по сравнению с размерами посещенной ими земли.

Но когда этот голландец или датчанин будет показывать на карте своим друзьям сибирский город, в котором он побывал, и все будут шумно удивляться и восхищаться тому огромному расстоянию, которое преодолел их друг…

– Красноярск? – медленно и коряво прочтет кто-нибудь. – О-ля-ля! Сибирь!

Вернувшийся из Сибири будет доволен. Он покажет, как «там» пьют водку, скажет про снег… Он не расскажет, что эти страшные, невероятные расстояния на самом деле только три часа самолетом до Москвы, и четыре с небольшим часа от Москвы до… например, Красноярска. Он не скажет! Он уже приобщен. Он не сможет объяснить, потому что сам не понял, а только ощутил… Не сможет объяснить чем, почему, и как голландские километры длиннее сибирских, а точнее, почему они вообще другие. Ну, то есть, совершенно другие…

Но при этом ему было там легко и весело…

Там, в Сибири, которая таким широким мазком намазана на поверхность планеты.

Мой дед никогда не бывал за границей. Он даже во время войны не успел освободить Польшу, взять Кенигсберг или Берлин. Его сильно ранило, точнее, просто искалечило тогда, когда наши войска только-только стали наступать. Он воевал два года, а потом долго лежал по госпиталям. Он защищал Москву, которую совсем не знал, и побывал-то в ней только в госпитале, да проездом. А за границей он вообще ни разу не был. Интересно, его это огорчало, беспокоило, хотелось ли ему туда? А если хотелось, то чего ему могло хотеться от заграницы?

А чего мне хотелось от того, что находится за пределами моей страны. Чего я ждал за этими пределами до того, как в первый раз эти пределы пересек. Я хотел… Нет! Это довольно длинный и подробный список…

Проще все-таки назвать то, что я ощущал, как желаемое, важное, и даже необходимое здесь. Здесь! Из чего складывалось понятное и жизненное ощущение моей страны?… Из чего складывалась страна?

Понятное дело – из того, что меня окружало. И то, что меня окружало, сначала не вызывало никаких сомнений. Хотя я могу говорить только о том, что помню и с того момента, с которого что-то стал помнить.