Павел Крусанов - Бом-бом, или Искусство бросать жребий

Пока лесом — напрямик — шли к Сторожихе, апрель понемногу зеленел и оборачивался маем. По крайней мере, муравейник на кромке просеки жил уже полноценной муравьиной жизнью, лишь на вид суматошной, а в действительности размеренной, дисциплинированной и скупой.

Вид муравейника опять настроил Андрея на холодящие мысли о роевом человечестве, и ему помстилось даже, что он как будто слышит непререкаемый, словно молния в сердце, зов матки, неведомой ему царицы. То есть ему почудилось, что матка просто думает его поступками в те беззаветные минуты, когда он сам не думает, как поступать. Ну, скажем, когда он вдруг, забыв себя, наскакивает на Аттилу или швыряет рюмку в Тараканова. Или, к примеру, когда целует детку в темя, либо когда так её хочет, что и думать не может… «Так кто же я? Голая функция или вольная птица? Муравей-звонарь или варвар-кузнечик?» — сам за себя подумал человек Норушкин, но отвлёкся.

В одичалом яблоневом саду, уже отцветшем и теперь обсыпанном неприметными, потерявшими белые венчики завязями, под недреманным оком Степана Обережного паслись меланхоличные бурёнки. Глядя под ноги, чтобы не вляпаться, давя попутно вспышки одуванчиков, Норушкин с Катей поравнялись с поднявшимся навстречу им пастухом и одарили его укутанной в шуршащий целлофан сигарой. Степан стянул бейсболку с темени и поклонился в пояс.

— Век не забуду. Благодарствуйте.

— А мы, Степан, наследника ждём, — похвалился Андрей. — Так что Побудкино, глядишь, если со мной что и случится, впредь не опустеет.

— Вот радость-то! — обрадовался пастырь. — Скоро ли?

— Да вроде к сентябрю.

— Храни вас Бог и Пресвятая Богородица!

За садом, на краю Сторожихи, Катя спросила:

— А что должно с тобой случиться?

— Ничего, — махнул рукой Андрей. — Так, к слову. Ты смотри — черешня-то ещё с горох, зелёная!

У Нержана Тихоновича сделали привал; староста как раз обедал — задрав губу над тарелкой затянутых жиром щей, сосал из кости сладкий мозг.

Предложили щей гостям, но гости отказались. Ни черешня, ни тем более вишня действительно ещё не поспели, зато хозяева утешили Катю первой клубникой (или это была земляника?), и та утешилась в три горла (хозяйка дважды ходила в огород за добавкой). Угостился и Андрей — клубника/земляника была яркая, плотная, вся обсыпанная золотыми зернышками и пахла крепко, так пахла, как не снилось никакому форсмановскому чаю.

Андрей и тут выдал сигару и похвастал плодородным Катиным брюшком (да староста и так уже косился) — что характерно, последнее известие вызвало восторг ничуть не меньший, чем желание Норушкина приобрести Побудкино и прощение сторожихинцам недоимок за восемьдесят шесть лет. Не меньший и такой же искренний — лицо Нержана Тихоновича хрустело и потрескивало от непреднамеренных улыбок, как заскорузлый кожан.

Выпив на дорогу чаю с мятой и отказавшись от предложенной «злодейки», Андрей и Катя двинулись в Побудкино обозревать строительство.

— Не поминайте лихом. Даст Бог, свидимся, — речевым штампом простился на крыльце Норушкин, чем, кажется, Нержана озадачил.

От Сторожихи до Побудкина на месте тропки уже заново набили просёлок — подвозили строительные материалы, — и про себя Андрей хозяйственно отметил, что есть тут пара-тройка сырых ям, которые бы хорошо засыпать шлаком или гравием.

В пути деткуопять проняли подозрения.

— Ты что-то от меня скрываешь, — с готовым обмануться недоверием заглянула Катя Норушкину в лицо. — А ну-ка, признавайся, что задумал?

А он и сам еще не понял, что задумал, поэтому естественно, с живой и радостной непринуждённостью сказал:

— Тебя в фундамент замурую, как строительную жертву.

Словом, Катя обманулась.

Какие-то живые, но разрозненные мысли о судьбе, что-то такое — близкое к прозрению — порхало над Норушкиным вместе с рыжими лесными перламутровками, когда он, рука об руку с Катей, вышел к собственной, размеченной геодезическими кольями земле.

На опушке он остановился и оглядел родовое пространство. Перед Андреем раскинулась обширная высокая поляна, с одной стороны зубчатым полукругом ограниченная лесом, а с другой крутым откосом спускавшаяся к реке и там переходившая в пологий заливной луг, сейчас наполовину подтопленный. С откоса открывались дымчатые дали. В этом месте Красавка делала излучину, как раз очерчивая своим блистающим изгибом луг, так что справа, за бугристым, заросшим травами фундаментом бывшего барского дома, поляна сходила к реке едва ли не обрывом, к которому (от бывшего заднего крыльца того же бывшего дома) вела уже давно замусоренная берёзами старая липовая аллея.