Шарль Левински - Геррон

Для сцены за обеденным столом мы уже давно предназначили в качестве счастливой семьи Козоверов с их детьми. В последний момент я предложил, чтобы мы посадили к ним еще и дедушку с бабушкой. Чтобы сделать идиллию еще идилличнее. Мое предложение было принято. В качестве дедушки с бабушкой мне разрешили взять профессора Коэна и его жену.

Может — на это я могу лишь надеяться, но ведь нам ничего не остается, кроме надежды, — может, мой посыл дойдет. Козовер и Коэн — известные люди. Один из Берлина, другой из Амстердама. Впервые встретились только в Терезине. Может быть, кто-то увидит сцену и подумает: они не из одной семьи. И, может, тогда догадается: если эта ситуация сфальсифицирована, может, и весь фильм — трюк?

Может быть.

А может, и нет. Но хотелось хотя бы попытаться.

Эпизод с операцией снят. Д-р Шпрингер оперирует, а Герта Унгар подает инструменты. Она по-прежнему работает в медпункте. На транспорт ее не угнали. Потому что я ее вытащил. И уже поэтому было правильно — делать фильм.

Это было неправильно. Через двое суток после съемок ее включили в список на транспорт. Д-р Шпрингер протестовал в совете старейшин, но там ему сказали только:

— Съемочные работы закончились.

Он в отчаянии. Подозреваю, что их связывает нечто большее, чем общая работа.

Связывало.

Курт Штреттер, который так изумительно мог пародировать Чаплина. Который мечтал, что когда-нибудь выступит со своим номером на коньках в Париже или Лондоне, и после представления в его уборную придет Трамп, взмахнет своей тросточкой и скажет: «Ты был лучше, чем оригинал». Этой мечте не суждено сбыться. Он тоже в списке.

Якуб Лишка, чешский чемпион по прыжкам в воду. Он извинялся передо мной, что сальто плохо ему удалось.

— Голод выбивает меня из равновесия, — сказал он.

В списке.

Мендель Вайскоп, который в спектакле на идиш играл раввина.

И еще. И еще. И еще.

Я насчитал двадцать два человека из тех, кто участвовал в моем фильме. Двадцать два человека.

Я-то думал, что смогу их спасти. Что включу их в сцену — и после этого они застрахованы. Думал? Я только уговорил себя. Что-то о себе вообразил. Они были валютой, за которую я хотел купить себе чистую совесть. Курт Геррон, благодетель. Курт Геррон, спаситель.

Курт Геррон, неудачник.

Я затребовал их для участия, я убедил их, и теперь они за это наказаны. Хотя они всего лишь сделали то, что от них потребовали.

Потому что они это сделали? Потому что теперь они на собственном опыте знают, каким изолгавшимся обезьяньим театром все это было? Потому что могли кому-нибудь об этом рассказать?

Нет. Это не может быть причиной. Нельзя, чтобы это было причиной.

Со всеми статистами я задействовал в фильме гораздо больше тысячи человек. Две тысячи. Не могут же они угнать в Освенцим две тысячи человек только потому, что они…

Могут. Они могут все. Если они набьют в каждый вагон для скота по пятьдесят человек, то это будет…

Не хочу подсчитывать. Двадцать два человека. Пока. Всего двадцать два, думаю я. Действительно думаю: всего. Мой мозг опять ищет отговорки. У меня не хватает мужества быть честным даже перед самим собой.

Я хочу спасти собственную шкуру. В этом все дело. И всегда было только в этом. Ни в чем другом. Во мне.

И в Ольге, черт побери.

Двадцать два человека. Скоро они будут забыты. К этой ленте не будет выпущен «Кинокурьер».

Режиссер: Курт Геррон.

Постановщик.

Я смонтирую фильм, да, я сделаю это. Постараюсь, чтобы все было именно так, как хотел Рам. Это его фильм, не мой. А он сидит со своими гигантскими ножницами и режет. Я лишь выполняю приказы. И ни за что не отвечаю.

Я лицемер.

Не важно.

Почему бы и не походить на задних лапах, если получишь за это кость?

Это будет хороший фильм. Успешный фильм. Мною будут довольны. Люди будут сидеть в кино и верить в то, что видят.

— Это реальность, — будут говорить они. — Именно так и не иначе живут в Терезине. Люди там счастливы.

Я этого добьюсь. Это я могу. Этому я обучен. Вся моя жизнь была лишь подготовкой к этому фильму.

Двадцать два человека.

Я не смог их спасти. Еще в лазарете в Кольмаре я ковырялся в ранах как слепой. От любого санитара было больше пользы, чем от меня. Но от меня раненые ожидали помощи. Потому что на мне был белый халат и я изображал из себя господина доктора.

Так же как здесь я изображал режиссера. Внушив себе, что я снова на УФА. Что мне есть что сказать. Что я могу на что-то повлиять.