Шарль Левински - Геррон

Тогда я без колебаний решил, что подготовленный список съемочных планов мы выбросим и поначалу отснимем публику. Чтобы люди могли вернуться в город. А артисты потом. Очень спокойно. В монтажной я потом смогу это переставить по-другому.

Я до сих пор не знаю, где будет монтироваться фильм. Вряд ли они привезут монтажный стол в Терезин. Самым целесообразным была бы студия „Еженедельного обозрения“. Но отпустят ли меня в Прагу? Не важно. Для монтажа я им понаблюсь так или иначе. Кроме меня никто не представляет себе общей картины. Если все пойдет хорошо, я буду занят этим дольше, чем длится война. Сказочное агентство сообщает, что американцы уже наступают на Париж.

Чтобы хоть немного поднять людям настроение, я велел играть свингерам. Предусмотрительно заказал их сюда, хотя их номера мы снимаем совсем в другом месте.

— Играйте самые классные мелодии, какие только знаете, — сказал я.

Люди слушали так, как будто это был траурный марш. Какие уж там „улыбающиеся лица“. Полный паралич Musculus risorius .

При том что как раз сегодня в списке стояло несколько важных персон, которых Рам хотел получить в фильме крупным планом. Восторженно аплодирующими программе варьете. А не с похоронными лицами.

Тогда я наконец взялся сам. Вышел на сцену и стал вести концерт. В качестве конферансье. Конференцер, как сказала бы мама. Распаковал старые снасти. Вещи, которые срабатывали еще тогда, в доме калек. Подмастерье Жак Менассé. Рассказывал анекдоты. Никакой реакции. Как однажды сказал Вальбург, когда скетч потерпел полную неудачу: „Я бывал и на более радостных похоронах“.

Я уже по-настоящему начал впадать в панику. Рам должен непременно получить то, что он заказал. А что делать с режиссером, который неспособен заставить исполнителей улыбаться? Такой годится только на то, чтобы пополнить список транспорта на восток.

Я упал перед людьми на колени. Взмолился. В настоящем смертельном страхе.

— Смейтесь же! — кричал я им. — Я вас умоляю: смейтесь! Хохочите не на жизнь, а на смерть!

Это было первое, что они сочли смешным. Они знали: это веселый Геррон, и если он такое делает, должно быть, это такой номер.

Ха-ха-ха.

Я комик милостью божией.

Мы тогда получили несколько вполне приличных кадров с публикой, а потом быстренько отсняли все номера кабаре. Я пел песню „Карусель“. И Мэкки-Ножа. Как и было заказано.

К счастью, зрителей при этом уже не было.

Мы больше не снимаем.

— Съемки пока не продолжать, — сказал мне Эпштейн.

Или я параноик — а у меня достаточно оснований им быть, — или верно мое впечатление, что он уже не так расположен ко мне, как в последние недели? Может, он знает что-то, о чем не хочет мне говорить? Может, я в списке на отстрел?

— Вам надлежит оставаться в своем местонахождении впредь до распоряжения господина коменданта лагеря, — сказал он. Местонахождение. Не комната. Это всегда плохой знак, когда люди переходят на бюрократический язык.

Недавно я освоил новое выражение: „накладка уплотнится“. Эта накладка не имеет никакого отношения к бутербродам, а означает: „отныне в этом же спальном зале будет размещено еще больше людей“.

Все работы прекращены. Без объяснений. При этом съемочный план на всю неделю был уже утвержден. Неужто Рам недоволен моей работой? Он посмотрел отснятый материал, и ему не понравилось? Если состоялся показ, то почему на него не позвали меня? Ведь эти обрезки и разрозненные сцены неспециалисту вообще покажутся бессмысленными. Нужен человек, который бы это объяснил. У которого в голове все взаимосвязано. Ведь я им нужен.

Ведь я им нужен.

„Нервно ходит взад-вперед“. Так написано в каждом втором сценарии. В нашем закутке для этого нет места. Тут можно только сесть или лечь на кровать.

Я уже дважды заправлял кровати. Пытался добиться того, чему нас учили в Ютербоге. Кромки по линеечке. В этом мы упражнялись часами. После чего на фронте ни разу не имели никакой кровати.

Почему никто мне не говорит, в чем дело. Неопределенность — это пытка.

Не понимаю, что я мог сделать неправильно. Качество изобразительного материала хорошее. Я могу об этом судить, даже не видев его. А быстрее меня работать не мог никто в мире. Вчера мы за один день отсняли все театральные сцены. „Рассказы Гофмана“, „Середина пути“, „Брундибар“. Уже одна организация была мастерским достижением. Господин Печены из „Актуалита“ удивлялся. Он был уверен, что съемочный план неосуществим. Но мы его осуществили. Три разные театральных пьесы на одной и той же сцене. Каждая со своими декорациями. В один день. Плюс все лица знаменитостей в публике. К тому же еще свинг-оркестр на Рыночной площади. Оратория в террасном зале. И доклад профессора Утитца. На УФА понадобилось бы на такую программу три дня. Да что там — неделя.