Хавьер Мариас: Рассказы

— Не нужно никакое наблюдение. Я знаю все, что сегодня случится. Или уже случилось…

— Как это?

— Послушайте, к тому, кто платит тебе за то, что ты его охраняешь, особой любви не испытываешь. Мой босс, я уже вам говорил, меня в упор не видит, имени-то моего толком не помнит, все эти годы он меня почти не замечал, только взбучки устраивал, если я слишком в работе усердствовал. Он дает приказы, я их выполняю, он говорит, где и когда я должен находиться, и я туда являюсь. Вот и все. Я забочусь о его безопасности, но любить я его не люблю. Не раз до того доходило, что я готов был сам устроить на него покушение. Просто чтобы он почувствовал опасность, понял, что я ему необходим. Ничего серьезного — так, маленькая драка в гараже: подстеречь его там в свой свободный день, разыграть комедию, напугать… Но мне и в голову прийти не могло, что нам когда-нибудь и в самом деле придется его прикончить.

— Прикончить?! Кто его должен прикончить?!

— Мы с напарником. Вернее, или он, или я. Может, он это уже и сделал. Хорошо бы. Если так, то босс сюда уже не придет: он сейчас дома на ковре лежит. Или в багажнике. А если он все-таки здесь появится, то, значит, мой напарник не смог, и придется мне. По дороге с ипподрома, в той же машине. За рулем будет мой напарник. Веревка или выстрел в затылок. Хоть бы они не пришли. Говорю вам: симпатии у меня к нему никакой, но убивать самому… Не по душе мне это.

Я подумал было, что он шутит, но до этого момента он не производил впечатление человека, способного шутить. Скорее, наоборот. Именно поэтому — мелькнула у меня мысль — он и смеялся так моей совсем не смешной шутке. Люди, не умеющие шутить, очень удивляются, когда это удается другим, и очень за них радуются.

— Я не совсем понимаю… — произнес я.

Охранник продолжал теребить бачки. Потом посмотрел на меня искоса:

— Все вы понимаете. Я очень ясно выражаюсь. Еще раз повторяю: симпатии у меня к нему нет, но я был бы рад, если бы они не пришли, если бы мой напарник сам все смог сделать.

— А зачем его убивать?

— Это долгая история. Из-за денег, конечно, тоже, но еще иногда просто нет другого выхода. Иногда приходится делать такое, от чего тебя тошнит, но делать нужно, потому что, если не делать, будет еще хуже. С вами такого не случалось?

— Случалось, — согласился я. — Но до таких… крайностей не доходило… — Я бросил взгляд в сторону лож. — Но если все это правда, зачем вы мне все это рассказываете?

— Да мне все равно. Вы же не побежите никому ничего сообщать. Даже если завтра об этом будут писать все газеты. Никто никогда ни во что не хочет ввязываться. Вам же хуже, если вы куда заявите — затаскают, допросами замучают. Никто ничего никому не рассказывает, если не может извлечь из этого выгоды. А уж полиции помогать — совсем последнее дело. Этим никто заниматься не будет, и вы не будете. А у меня сегодня никакого желания нет хранить секреты.

Я взял у него бинокль и навел его на ложи. Они были почти пусты — наверное, все ушли в бар или в паддок. До скачки оставалось еще несколько минут. Да и что я мог увидеть? Я не знал его босса, разве что увидел бы человека, у которого на лице написано, что он очень богат.

— Там он? — боязливо спросил мой спутник, глядя на скаковую дорожку.

— Да вроде нет. Там вообще почти никого нет. Взгляните сами.

— Да нет, подожду еще. Пока скачка не начнется и все не подойдут. Вы мне скажете?

— Скажу.

Мы замолчали.

Я смотрел на его ботинки (теперь он сдвинул ноги), а он разглядывал запонки на манжетах своей бледно-розовой рубашки. Я поймал себя на том, что мне хочется, чтобы тот человек, его босс, был уже мертв. Чтобы его уже не нужно было убивать.

Трибуны постепенно заполнялись, теперь нас окружали люди, и нам пришлось встать, чтобы видеть дорожку.

— Возьмите, — протянул я ему бинокль. — Мы договаривались, что сначала ваша очередь.

Телохранитель взял бинокль и резким движением (точно таким же, каким он выбил мой бинокль у меня из рук) поднес его к глазам.

Сначала он навел его на место старта, но, за секунду до того, как прозвучал выстрел и лошади рванули с места, повернулся в сторону ВИП-лож.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Не пришел, — сказал он.

— Уже стартовали, — привлек я его внимание.

Он повернулся к дорожке и (лошади делали первый круг) закричал:

— Давай, Харон! Жми, Харон, жми!

Несмотря на то что он был так захвачен происходящим, я все же забрал у него бинокль — уговор есть уговор: он сам предложил мне смотреть финиш, — когда лошади вошли в последний поворот.