Грин Грэм - Конец одного романа

– Она была бы счастливей…

– Да почему же?

– Церковь дает свои блага, мистер Майлз, и берет на себя многие обязанности. Есть заупокойные службы, постоянные молитвы. Мы помним наших мертвых,– добавил он, а я подумал: «Как вы их помните? Теории у вас хорошие. Вы говорите, что каждый человек важен. Волосы сочтены – но я просто чувствую рукой ее волосы, я не забыл тонкий пушок пониже затылка, когда она лежала на моей кровати лицом вниз. Мы тоже помним своих мертвых».

Заметив, что Генри поддается, я бестрепетно солгал:

– У нас нет совершенно никаких оснований думать, что она обратилась.

– Правда, сестра сказала…– начал Генри, но я не дал ему кончить:

– Она бредила перед смертью. Отец Кромптон сказал:

– Я бы никогда не посмел вмешаться, мистер Майлз, если бы у меня не было серьезных оснований.

– За несколько дней до смерти,– сказал я,– миссис Майлз написала мне. Когда вы ее видели?

– Примерно тогда же. Дней пять-шесть назад.

– Очень странно, что она об этом не пишет.

– Возможно… да, возможно, она не вполне доверяла вам.

– Возможно, вы спешите с выводами. Многие интересуются вашей верой, расспрашивают о ней, но совсем не собираются стать католиками.– Я быстро обернулся к Генри: – Глупо все менять. Распоряжение отдали, народ пригласили. Сара не была фанатичной. Кто-кто, а она бы не хотела никого беспокоить из-за прихоти. В конце концов,– я глядел на Генри,– все может быть вполне по-христиански. Конечно, Сара не христианка. Мы не видели никаких признаков. Но вы дадите отцу Кромптону денег на мессу…

– Не нужно. Я утром отслужил. Он впервые шевельнулся, повел рукой, словно увидел, что покачнулась стена, и пригнулся, хотя бомба уже упала.– Я буду поминать ее каждый день.

– Спасибо, отец,– с облегчением сказал Генри, как будто это все улаживало. И подвинул сигареты.

– Не совсем удобно говорить это, мистер Майлз, но, видимо, вы не понимаете, какой хороший человек ваша жена.

– Я ее очень любил,– сказал Генри.

– Многие любили ее,– сказал я.

Отец Кромптон взглянул на меня как учитель, которого перебил самый сопливый ученик с задней парты.

– Быть может, недостаточно,– сказал он.

– Что ж,– сказал я,– если вернуться к нашей теме, переиграть уже нельзя. Потом, это вызовет толки. Вы не хотите толков, Генри?

– Ни в коем случае!

– В «Тайме» есть объявление. Пришлось бы писать снова. Люди замечают такие вещи. Пойдут сплетни. Вы не кто-нибудь, Генри. И телеграммы придется посылать. Многие отправили в крематорий венки. Вы понимаете…

– Не совсем.

– То, о чем вы просите, неразумно.

– Мне кажется, мистер Бендрикс, у вас очень странная система ценностей.

– Вы же не верите, что кремация не даст телу воскреснуть?

– Конечно, не верю. Я свои доводы привел. Если мистеру Майлзу их недостаточно, говорить не о чем.

Он встал, и только тут я увидел, как он уродлив. Сидя он хотя бы казался величественным, но у него были слишком короткие ноги. Он был маленький и словно бы отошел куда-то далеко.

Генри сказал:

– Если бы вы пришли чуть пораньше, отец… Прощу вас, не думайте…

– Я ничего плохого не думаю о вас, мистер Майлз.

– Наверное, думаете обо мне? – с вызовом спросил я.

– Не беспокойтесь, мистер Бендрикс. Вы уже не можете ей повредить. Наверное, наслушавшись исповедей, легко опознать ненависть. Он протянул Генри руку, повернувшись ко мне спиной. Я хотел сказать: «Вы неправы. Не ее я ненавижу. И насчет Генри вы ошиблись. Он развратил ее, не я». Я хотел себя защитить: «Я любил ее»,– но ведь, наслушавшись исповедей, они умеют различить и любовь.

– Следующая – Хампстед,– сказала Сильвия.

– Вам надо к матери?

– Я выйду на Голдерз-Грин, покажу дорогу. По вторникам я к ней не хожу.

Она проводила меня до станции и хотела уйти. Я все удивлялся, зачем она так беспокоится. Никогда не видел в себе ничего, что может понравиться женщинам, а теперь – тем более. Горе и досада – как ненависть, человек становится уродливым от жалости к себе. И каким эгоистом к тому же! Я не мог стать для Сильвии учителем, я ничего не мог ей дать, но я боялся того, что меня ждет в ближайшие полчаса. Если я буду один, за мной будут шпионить, пытаясь понять, кем я был Саре, кто кого бросил. С красивой Сильвией – дело другое.

– Как же я пойду, я так одета!..– запротестовала она. Я видел, что она польщена. Я знал, что могу увести ее от Уотербери. Его карта бита. Если я захочу, он будет слушать Бартока один.

– Мы станем сзади,– сказал я.– Может быть, вы просто шли мимо.