Ромен Гари - Пожиратели звезд

Она быстро поправилась и вновь принялась строить планы на будущее. Ей показалось, что Хосе несколько отдалился от нее, и она заказала себе платья из Парижа, постаралась больше не пить; нельзя было опускаться: ему нравятся хорошо одетые, ухоженные женщины.

Конечно же, у него было бессчетное множество любовниц, но ведь это – чисто животный момент, ей это безразлично. Между прочим, они наносили ей поистине официальные визиты, и относились к ней с огромным уважением, терялись рядом с ней и вели себя застенчиво; это было очень трогательно, и ей казалось, что она уже стала первой дамой государства. К тому же подобные приключения никогда не затягивались, а девицы были абсолютно неинтересные – джазовые певички или голливудские потаскушки. Пару раз у Хосе были из-за них неприятности. Одна немецкая танцовщица предприняла попытку самоубийства; какую-то бразильскую журналистку силой запихали в самолет после того, как она заявила, будто беременна от Хосе; третья девица, накачавшись наркотиками, учинила страшный скандал в «Эль Сеньоре». Когда ей наконец удалось поймать по телефону Хосе, она очень твердо заявила, что ему ка-те-го-ри-чес-ки нельзя вести себя подобным образом, занимая столь высокий пост; с девицами, даже когда отношения порваны, следует обращаться прилично, а не бросать их так, словно это сломанные игрушки.

Прыгая по камням, «кадиллак» уходил все дальше во тьму; теперь, когда пропасти больше не было видно, ее присутствие казалось еще реальнее; проповедника била дрожь; воздух стал ледяным. В салоне «кадиллака» горел желтоватый свет, руки куклы безжизненно-вяло свисали с плеча хозяина; кукла опустила голову и, казалось, уснула.

– «Геральд трибюн» и Вальтер Липпманн оказались, как я полагаю, правы, – высокомерным тоном заявил д-р Хорват. – Этому индивидууму вовсе не следовало предоставлять возможность пользоваться нашей поддержкой. Никогда бы не поверил, что можно что-то сделать еще «лучше», чем Батиста, Трухильо, Хименес или Дювалье. Этот презренный диктатор воистину продал душу Дьяволу.

Девушка с негодованием развернулась к нему:

– Не следовало бы вам говорить таких чудовищных вещей, доктор Хорват, а тем более – писать их. Вы – человек культурный, образованный. Уж вам-то такое суеверие вовсе не к лицу.

А вы, похоже, не только верите в это, но еще и считаете необходимым писать о подобных вещах в газетах. Читала я эти средневековые проповеди, написанные вами и преподобным Билли Грэхемом.

– Все, что вы до сих пор говорили, дорогое дитя, лишь утверждает меня во мнении о том, что Дьявол – реальная физическая сила, действующая среди нас и очень грозная…

Тут проповедник несколько ударился в пафос, но ведь речь зашла о предмете, особенно близком ему, бывшем его, так сказать, специальностью.

– До самой смерти я буду стоять на том, что речь идет ни в коей мере не о суеверии или каком-то образе из прошлого, но о живой реальности…

Марионетка, похоже, вдруг проснулась. Подняла голову и с любопытством посмотрела на него.

– Прекрасно, – скрипучим голосом сказала она, механически – и совершенно отвратительным образом – кивнув ему в знак одобрения. – Это прекрасно, проповедник. Нужно во что-то верить.

Взглядом д-р Хорват сразил эту тварь наповал.

– И дело в том, – продолжал он, повернувшись к девушке, – что в этот самый момент мы лицезреем Дьявола… Он склоняется над нами, насмешливо заглядывает нам в глаза и готовит невесть какую судьбу…

Тряпичный Оле Йенсен вдруг затрясся, презрительно хихикая.

– Ну и ну! – проскрипел он. – Все – шарлатаны и лжецы, все до единого. Никому еще никогда не удавалось продать свою душу, милейший. Спроса нет. Это – всего лишь одна из тех лживых надежд, которыми нас убаюкивают, дабы мы не падали духом и стояли на своем.

Непонятно, каким образом это вышло – наверное, из-за шока и крайней усталости, – но молодой д-р Хорват вдруг вступил в жаркую дискуссию с куклой чревовещателя – явное свидетельство того, что нервы у него были уже на пределе. Впрочем, его дарование заключалось в том, чтобы говорить, а не в том, чтобы слушать, и неважно было, к кому конкретно он при этом обращается. Поэтому он продолжал горячо излагать свою точку зрения и говорил довольно долго – с глубоким убеждением, приводя доводы далеко, конечно, не новые – они нередко фигурировали в телевизионных выступлениях чикагского епископа Шона, – однако внося свой вклад в ту неустанную борьбу, которую все ветви американской церкви ведут против цинизма и неверия.