Аглая Дюрсо - 17 м/с

Я стирала трусы в какой-то речке, моя кузина, не стесняясь, загорала на берегу, и отметины псориаза смотрелись благородно, как пятна на далматинце. Мы были теми, кем хотели быть, но никогда не успевали. Потому что, когда крутишься на месте — не успеваешь, а пока ты в дороге — ты не умрешь. А что выпендриваться перед вечностью?

Мама лежала на заднем сиденье и писала в тетрадку мемуары про детство. Она ни к кому не обращалась, и это было честнее переписки с Богом.

На второй странице она поведала историю, что до двенадцати лет у нее не было кукол. И она делала кукол из тряпок. Вот так. И она ловко скрутила куклу из носового платка.

Вот!!!

Я залезла в багажник и нашла там чехол от матраса. Это был прекрасный полосатый чехол, местами погрызенный бультерьером хозяина танка.

В сельпо под Мичуринском мы купили вешалку. Это были плечи.

В Мичуринске мы нашли исхудавшую от любви девушку. По имени Лена, девятнадцати лет. Она была единственной рэппершей в этом городке. Я полезла было за полосатым ангелом, но тут Лена сказала, что она не так одинока, как бы нам хотелось. Она нашла двух рэпперш в Тамбове и вообще скоро поедет на «Фабрику звезд».

В Тамбове мы не стали искать рэпперш. На почтамте я спросила, есть ли в городе хоть один зажигательный диджей. В клубе я спросила, знает ли диджей сильно исхудавшую девушку Верусика. Диджей зевнул (он вообще был сильно с бодуна и помят, как все харизматичные мужчины). Он сказал, что знает одного Верусика. И она работает в сберкассе.

Сберкасса была закрыта. Потому что это у нас был вектор и вечность, а остальные заякорились в пространственно-временном континууме, втиснутом в привычный календарный график. Было двенадцать ночи. А завтра — воскресенье.

Мама сказала, что в понедельник ей будут делать капельницы. А со среды — десять уколов.

— Так ты не хочешь посмотреть на моего ангела? — удивилась я. До моего ангела оставалось каких-нибудь восемь часов.

— А разве мы его не подарим? — не поняла меня мама Ангела мы оставили на ступеньках сберкассы. Мы подумали, что в каждом городе женщины худеют от неразделенной любви. А в сберкассах по определению должны накапливаться разбитые девичьи сердца. Мы оставили его в полчетвертого утра, привалив к двери. Мы его выволокли из машины, а он был такой мягкий. И здоровый — с нас ростом. Он так доверчиво к нам льнул, пока мы его усаживали. Этого ангела, из обоссанного бультерьером матраса.

Он был похож на чучело наших нелепых жизней. На памятник тому, кто никогда не умрет.

Мне досталась недвижимость в южном городе, где помидоры женского рода, а на набережной стоит памятник влюбленным из легкоплавкого металла времен гедеэровского соцреализма. Невесты в кураже отрывают подолы аж по самый небалуйсь и привязывают их на памятник куда придется. Впрочем, памятник — это муниципальная собственность.

Из фамильного еще достались две кузины.

Одна похожа на Николь Кидман, а вторая — на Бьорк. Это потому что бабушка у нас была похожа на Одри Хепберн, но без удручающего скандинавского наста. Бабушка любила смотреть бокс по телевизору. Она лежала на оттоманке, смотрела в перламутровый театральный бинокль и кровожадно покрикивала: «Ну давай, давай, врежь ему». Еще она темпераментно гадала на картах, смачно плюя в морду пиковому королю, если под ним обнаруживалась какая-нибудь малознакомая бубновая тварь.

Бабушка сказала, что Бьорк будет фамильной гордостью, Кидман — фамильной красой, а я стану птичкой на ветвях души седовласого писателя.

Кидман вышла замуж за казанского татарина. Страшный был мудак. Хорошо, что недолго продержался.

Бьорк тоже вышла замуж. Ей достался абхазский князь. И что удивительно — тоже редкостный мудак.

Мне достался писатель. Не хочется никого обижать, но что-то пугающе общее с татарским ханом и абхазским князем у него было.

Теперь это не имеет к нам никакого отношения. Со стороны вообще может создаться впечатление, что мы размножаемся делением: мудаки пугливо проскальзывают тенями второго плана, а теток прибывает в геометрической прогрессии.

Кузины сказали, что недвижимость надо запереть, а самим валить на дачу, только прихватить хрустальную конфетницу, а то коту будет не из чего пить.

Дача моим кузинам нужна, чтобы забываться. То есть чтобы не вспоминать, что случилось, и не думать, что еще может случиться.

Они мне сказали, чтобы я забывалась, как хочу. Кузина, которая была за князем, как подорванная, выращивала какую-то ботву. В этой ботве у нее выросла помидора с голову ребенка, больного гидроцефалией. А потом она из этой ботвы готовила. Несмотря на одноконфорочность — в промышленных масштабах. А когда-то она хотела работать наблюдателем за ростом травы.