Памела Джонсон - Особый дар

Домой Тоби явился в пятницу под вечер, заехав предварительно в Лондонскую библиотеку. К его девятнадцатилетию родители наскребли нужную сумму и подарили ему пожизненный библиотечный абонемент, за что он был очень им благодарен. Выбрав в библиотеке пяток книг, он отправился к себе.

День был хмурый, дождливый, и свет фонарей двоился, отражаясь на мокром асфальте. Зеленные лавки радовали глаз, изливая на улицу все богатство своих красок — оранжевой, лимонной, ярко-зеленой: плоды ночи, затопленные дождем.

Прежде всего Тоби зашел к отцу. Витрина киоска была завалена сладостями в заманчиво ярких обертках, журналами и — для большего престижа — дешевыми книгами в бумажных переплетах, которые никто не брал. Они покрылись бархатистой патиной пыли, несколько их облагораживающей. Покупателей не было: заслышав звон колокольчика, отец вышел из внутренней комнатушки, где хранил запасы и время от времени отдыхал.

Мистер Робертс был высокий, плотный; карими глазами он напоминал сына, но этим сходство и ограничивалось: в грубоватом его лице никакой тонкости не было.

— А, вот и ты!

— Мама получила мое письмо?

— Да. И заклала в твою честь упитанного тельца.

Глянув на засиженные мухами часы, мистер Робертс сказал, что через пять минут можно закрываться.

— Ну, как ты, мальчик? — спросил он ласково.

Тоби — а он разговаривал с отцом совсем другим языком, чем с друзьями, — ответил, что держит хвост морковкой и трудится, не покладая лап, что твой бобр.

— Но пока еще, — добавил он, — рановато судить, сдюжу я или нет.

— Сдюжишь, старина. У нас с мамой на этот счет ну просто никакого сомнения.

От этой его уверенности Тоби стало не по себе. Правда, дело у него идет, но не ждут ли они от него слишком многого? Не хотелось бы их разочаровывать.

— Еще книг набрал?

— Да, с пяток. Тяжеленные — тонну тянут.

— Вернуть бы мне молодость, — слова эти прозвучали грустно, — я только и продавал бы что книги, книги, книги. Но в те годы прожить на это было нельзя.

Они подошли к домику с террасой на бледноватой, но благоприличной улице. От остальных домов его только и отличали что необычные занавески, свидетельствовавшие о незаурядном вкусе миссис Робертс: одинаковые на обоих этажах, кретоновые, со смелым узором — яркие гранаты на светлом фоне (при виде их кое-кто из соседей недоуменно поднимал брови). У калитки, по обе стороны которой тянулись мокрые кусты бирючины, блестевшие в свете уличного фонаря, Тоби замешкался. Так бывало в каждый приезд из Кембриджа: его страшил домашний запах. Грязью в доме не пахло, отнюдь — миссис Робертс во всем была великая аккуратистка. Нет, то был медленно рассеивающийся в узких коридорчиках смешанный застоялый дух еды, карболового мыла (мать до сих пор в него верила), скипидара и еще ветхости, что в общем-то непонятно — дом был построен не так давно, году в двенадцатом. И затхлости. Бывая у друзей, в домах куда более старых, Тоби поначалу удивлялся, почему там этого запаха ветхости нет, но потом решил: потому, что они просторнее. Привычное и мимолетное чувство отвращения причудливо переплелось в нем с искренней радостью при мысли, что сейчас он увидит мать. Они вообще были близки, а кроме того, его восхищало упорство, с которым она занималась живописью и всячески расширяла свой кругозор.

Услышав, как муж поворачивает ключ в замке, миссис Робертс вышла им навстречу — маленькая, словно воробышек, женщина с небольшими, очень блестящими глазами. Она сжала сына в объятиях и расцеловала в обе щеки (можно было бы сказать, что она расцеловала его по-русски, если бы не то обстоятельство, что миссис Робертс ни одного русского в глаза не видела).

— Ты смотри, кто приехал! А мы и не чаяли увидеть тебя так скоро.

— Да вот, пришлось. Ну, как ты, мама? Что-то попахивает скипидаром — видно, ты вся в творческих исканиях.

— Нет, вы его только послушайте, — сказал мистер Робертс.

Живопись не была воскресным увлечением миссис Робертс. Она писала ежедневно в спальне для гостей, прислонив плиту сухой штукатурки к спинке стула.

Будь ее картины чуть-чуть получше, она, пожалуй, заслуживала бы сравнения с «бабушкой» Мозес [5] Анна Мозес, американская художница-примитив, получившая шумную известность после второй мировой войны. Живописью стала заниматься в 78 лет. , считал Тоби; да только где его взять, это самое «чуть-чуть», — до него столько световых лет!

— Грех жаловаться. Написала цветы, прямо из головы. — Она слегка его отодвинула. — Дай-ка на тебя поглядеть.