Сергей Саканский - Когда приходит Андж

Однажды Майя попросила попить, Андрей со всех ног кинулся на кухню, нашел чашку, уже полную воды, принес, она отхлебнула, сморщилась и начала бить его и щипать за уши, потому что на дне чашки оказалась тусклая, с клочками пищи между зубов, дедушкина вставная челюсть… Все знали, что он скоро умрет.

Раз вечером Андрей услышал внизу в овраге странные, на музыку похожие звуки. Этот глубокий овраг разделял поселок надвое, там, внизу текла быстрая журчавая речка Шумка, которую мог перепрыгнуть только взрослый человек, там росли большие и малые деревья, виднелись красные черепичные крыши, это была дивная, загадочная страна, в сумерках ее скрывал медленный клубящийся туман.

Звуки текли и переливались, взлетали и прыгали, казалось, будто из темных лиственных крон выпархивают золотые и розовые искры.

— Что это, кто это, дедушка, дедушка! — теребил Андрей его рукав, и дедушка посмотрел на него с грустным сожалением и произнес удивительное слово:

— Соловьи.

И заплакал и, утирая кулаком слезы, сквозь слезы повторил:

— Соловьи.

Утром, когда один из пионов ожил и стал приближаться, Андрей радостно забился, расшатывая штакетины своего забора и высоко подпрыгивая:

— Майя, Майя! Соловьи!

Майя задумчиво обернулась и долго посмотрела вниз, в темнозеленую, еще не освещенную яму оврага, Андрей опять, уже во второй раз в жизни увидел ее крупную родинку за ухом, которую так хотелось поцеловать.

— Да, — сказала Майя. — Соловьи.

Они построили железную дорогу с мостом и туннелем, станцию с уютными двухэтажными домиками, посадили мультипликационные деревья, поезд тронулся, жужжа, проехал круг, гулом отметил мост над рекой, остановился, пассажиры высыпали на перрон, но вдруг из-под кресла, из-под черного дедушкиного кресла, вышла заводная кукла, шепча проклятия и размахивая руками, она схватила паровоз, сунула под юбку и убежала в сад, где устроила страшный суд над паровозом, пытая его, выламывая ему колеса, но Майя поймала и отшлепала злодейку. Так они играли до обеда, затем бабуля накормила обоих вкусным оранжевым борщом и отпустила погулять во двор.

— Туда! Туда! — указывал Андрей вниз, к берегам Шумки…

Как он любил ее — эти худые ноги и стремительные волевые движения, уничтожающие смысл платья. Он любил ее высокий звучный голос, каким, вероятно, поют сказочные морские сирены, ее жест частого пощелкивания пальцев, с которым она командовала над столом: дай мне вон-то, вон-это, будто разбрызгивая на скатерть огненную соль…

Они спустились по крутой деревянной лестнице, прошли под мостиком, связывавшим запад и восток поселка, и попали на большую зеленую поляну, где лежали в траве бревна, и в воздухе кувыркались золотые жуки, но главное — на высоких деревьях, тут и там, на ветвях сидели, размахивая ногами, и свистели во все свои легкие — соловьи.

Увидев Андрея и Майю, они неторопливо спустились, подошли и окружили их. То были взрослые мальчики, старшие друзья Майи — Джон, Вит, Тед и Пайл.

— Он… — тихо сказала Майя, наклонившись к Джону, и Джон медленно кивнул.

— Соловьи, — сказал Андрей.

— Сколько тебе лет? — спросил Пайл, и Андрей с достоинством показал ему полную раскрытую ладонь. Недавно перейдя пятилетний рубеж, он почувствовал себя взрослым — и потому, что уже не надо было унизительно поджимать большой палец, и потому, что тянучее, как бы растущее «четыре года» превратилось в состоятельное «пять лет». Загадочные числа старших казались недоступными, тонально звучали ниже: восемь Майи, десять, двенадцать, и даже совсем непостижимое четырнадцать — мальчиков, которых Андрей сразу принял и полюбил.

Все они жили на другом берегу реки и казались бы еще недоступнее, если бы Андрей знал, что там, на удачной солнечной стороне, расположились не старые жилища дряхлых умирающих НКВДистов, а процветающие загородные дачи современных КГБешников, румяных, гладких, пиджачных людей, которые летними вечерами, возвращаясь с электрички, бодро громыхали по мосту.

Были среди них отцы и дедушки его новых друзей, был среди них и отец Майи, которого Андрей боялся больше, чем других…

Человек, проходивший по мосту, несмотря на всю свою кажущуюся реальность, связанную с зудом электрички и каким-то конкретным домом на том берегу, из небытия появлялся и в небытие исчезал, будто весь смысл его существования заключался в том, чтобы громко протопать по доскам, посмотреть в сторону и поприветствовать поднятым портфелем.