Энтони Берджесс - Человек из Назарета

— Интересная речь, только вряд ли она уместна в столь торжественных обстоятельствах, как сегодня. — И, обращаясь к командиру стражников, молвил: — Нет, нет, капитан, отпустите его! В день нашей свадьбы мы склонны быть милосердными.

Итак, Иоанна отпустили, и он, продолжая выкрикивать: «Грех, грех, мерзкий грех», стал протискиваться сквозь толпу зевак, которые, не желая в этот радостный праздничный день (особую пикантность ему придавал пряный запах греха, вместе с дымом факелов поднимавшийся к небу) слышать о таких скучных и малоприятных вещах, как греховность, глумились над Иоанном, осыпая его насмешками и толкая со всех сторон. Но были там и люди, которые не присоединились к всеобщему веселью и смотрели на сверкающую мерзость так же сурово, как сам Иоанн, однако из осторожности вели себя спокойно. Один из них рукой придержал Иоанна и, крепко вцепившись в него, спросил:

— Быстро отвечай: имеет ли монарх власть над своими подданными, если он находится в состоянии греха?

— Если ты хочешь втянуть меня в заговор против власти, то будешь разочарован, — ответил ему Иоанн. — Я обличаю грех там, где его вижу, и призываю грешника покаяться, не более того.

— Разве ты не тот, кто нам обещан? Не тот, кто должен изгнать чужеземцев и объединить народ под властью Бога?

— Я — не он. Я всего лишь недостойный предвестник того, кто придет. Оставь мысли о заговоре. Покайся в грехах своих. Ищи воды жизни новой. Крестись водой во имя грядущего спасителя.

— Ты и есть спаситель. Ты ловко скрываешь, кто ты есть на самом деле. Когда наступит время жатвы?

— Ты говоришь загадками. Дай мне пройти.

Нетрудно было предположить, что толпа на берегу Иордана теперь будет расти. А во дворце тетрарха, что тоже легко вообразить, супруга Ирода Антипатра провела почти всю оставшуюся часть этого свадебного дня, визгливо ругаясь и понося Крестителя:

— Измена! Я считаю это государственной изменой!

Ирод, полулежавший в большом кресле с множеством подушек — он был без обуви, рядом стоял слуга эфиоп, державший наготове поднос с засахаренными фруктами, — произнес:

— Да, моя дорогая. Мы можем называть это неким подобием государственной измены, если, конечно, под изменой будем понимать некое подобие говорения правды. Какое прелестное ожерелье, моя маленькая очаровательная Саломея! Какая прелестная шейка, кстати говоря!

Саломея, хорошо сложенная, не по годам развитая маленькая кокетка двенадцати с половиной лет, была еще в своей праздничной одежде; ее янтарного оттенка кожа казалась теплой под сверкавшими холодным блеском драгоценностями. Она сидела у ног тетрарха (боль в них утихала), находя свою громогласную мать занудой, а своего в некотором роде отчима довольно приятным и забавным: у него всегда был наготове комплимент, заставлявший ее почувствовать себя женщиной.

— Государственная измена! — продолжала визжать Иродиада. — Я требую, чтобы его схватили!

— Требуешь? Сильно сказано, дорогая. Давай рассмотрим это дело спокойно, как подобает правителям. А ты, маленькая наследница, не считаешь ли ты, что дела всегда следует рассматривать спокойно? Разумеется, ты так считаешь, восхитительное создание. Сегодня, дражайшая супруга, мы участвовали в церемонии, на которой торжественно поклялись относительно определенных вещей. Любить и оберегать друг друга и тому подобное. Давать друг другу то, что эвфемистически называют телесным утешением…

— Саломея, — обратилась Иродиада к дочери, — выйди. Пойди покорми павлинов.

— Полагаешь, она слишком молода, чтобы слышать о таких священных понятиях? Чтобы слышать о том, в чем мужья и жены клянутся друг другу? Я бы так не сказал. Наследница престола никогда не бывает слишком молода, чтобы поучиться существенным вещам.

— Саломея, выйди.

— Но, мама…

— Выйди, дитя мое.

Девочка надула губки, медленно — настолько медленно, насколько хватило наглости, — поднялась с подушек и вышла, вызывающе покачивая ягодицами, которые плотно облегал спадавший мягкими складками оранжевый шелк.

— Прелесть, прелесть! — лениво улыбаясь, произнес ей вслед Ирод Антипатр, а затем обратился к жене: — Следует ли мне понимать это так, что ты стремилась к браку со мной не ради телесного утешения?

— Есть обязанности, что же касается удовольствий…

— Удовольствия не следует откладывать на потом, иначе наш брак превращается в простую формальность, в нечто воображаемое, в ничто. Я нахожу довольно приятным выслушивать обвинения в том, что я грешу, когда я прекрасно знаю, что не грешу.