Франсуаза Саган - Синяки на душе

— в этом что-то есть, и кто достаточно чуток, чтобы не сказать: «Да прекратите же, наконец, ваши игры». Есть люди, чья жизнь буквально питается этими рассказами — фанфаронскими, странными, лживыми, где они так жалеют себя, но в глубине души понимают-то, что их насыщает и утоляет их жажду, тот знак, который отмечен у них на лбу, есть, в данном Случае, ни что иное, как властная, любящая рука пылкого воображения.

Чтобы они окончательно проснулись, консьержка принесла им крепкий кофе и очень кстати предложила разобрать чемоданы. Ей казалось — это слишком, чтобы очаровательные туалеты мадам Ван Милем уже сутки мялись на дне чемодана. К естественному раздражению женщины, понимающей толк в макияже (об этом уже говорилось) и уважающей элегантность, начинала примешиваться заботливость, слегка беспокойная, стихийная преданность, которую всегда вызывали Ван Милемы во время своих переездов, когда путешествовали одни. Мадам Шиллер, консьержка, уже взяла на себя проблемы отопления, угля, электричества и других услуг, действительно очарованная этими двумя взрослыми детьми, неожиданно оказавшимися у нее на руках (мадам Шиллер никогда не хотела иметь детей). Цветисто, но доходчиво, она объяснила, как пользоваться телефоном, пока брат и сестра равнодушно похрустывали сухариками, которые она принесла. Присутствие мадам Шиллер в их жизни казалось им таким же естественным, как присутствие — ужасно говорить это — Норы Жедельман. Они даже находили ее менее обременительной, а с точки зрения Элеоноры лучше накрашенной.

— Бедная Нора, — сказал Себастьян, — если она захочет позвонить, ей трудно придется. Наш дом — настоящая штаб-квартира.

— Твой подарок оказался с ядом, — сказала Элеонора, — а ведь она завалила тебя очаровательными безделушками. Это невежливо.

— Какой подарок? — спросил Себастьян.

— Ты подарил ей вкус к любви, — сказала Элеонора, встала и пошла в ванную, если ее можно было так назвать, и тут же вернулась сказать мадам Шиллер, что нет горячей воды.

Оказалось, мадам Шиллер — лучшая подруга жены водопроводчика (человека неуловимого), и она будет счастлива это продемонстрировать.

— У меня осталось около четырех тысяч франков, — сказал Себастьян, — квартира оплачена за три месяца вперед, но нужно ведь еще что-то есть и во что-то одеваться.

— О, одеваться, — сказала Элеонора, — таким загорелым, как мы…

— И все-таки, ты слишком легко одета, — сказал Себастьян. — Нет, буду искать работу.

Элеонора рассмеялась, и это едва не нарушило ход сложной сделки, которая разворачивалась между мадам Шиллер и женой водопроводчика. Элеонора смеялась редко, но когда это случалось, смех звучал низко, неудержимо, заразительно, «в манере Гарбо», говорил ее брат. Себастьяна это задело:

— Когда ты успокоишься, я позвоню своему приятелю Роберу или, если хочешь, можем купить виски на три тысячи франков и пропить их прямо здесь, и очень быстро. Было бы дьявольски прекрасно, если, конечно, мы от этого не сдохнем.

— Благодаря нашим ангелам-хранителям, — ответила Элеонора, — боюсь, этого не произойдет. Почему ты не поговоришь с мадам Шиллер? Она бы нашла тебе место смотрителя в Люксембургском саду.

— Возможно, но это противоречит моему складу. Ты можешь себе представить, как я гоняюсь за влюбленными парочками, за детьми, не пускаю в сад собак и, как безумный, дую в свисток с пяти вечера? Нет уж!

— А мне бы хотелось быть поденной портнихой, — резко сказала Элеонора.

— Я бы сидела здесь — одной рукой шила, другой читала.

— К несчастью, шить ты не умеешь, и потом, я думаю, для этого нужны две руки, — сказал Себастьян.

Они замолчали, задумавшись, впрочем, не слишком расстроенные. Им нравилось якобы всерьез обмениваться мнениями по поводу всяких прожектов, скромных и невыполнимых, и, может быть,. если бы они могли заняться этим относительно свободным трудом, им было бы морально легче, чем быть в положении людей, которых содержат. (Я имею в виду моральную усталость, а не мораль как таковую).

— С водопроводчиком все в порядке, — объявила мадам Шиллер. — Я поймала его на лету, вечером он к нам зайдет.

«К нам» вызвало у них улыбку: они еще раз обрели мать. Себастьян, как и собирался, снял трубку и назвал номер дома на улице Флери, где рассчитывал найти Робера Бесси (который буквально только что вышел и, разумеется, сейчас вернется). Он, улыбаясь, обернулся к Элеоноре.

— Такое впечатление, что в Париже живут исключительно наречиями. Если они что-то сделали, то «буквально только что», если они будут рады зайти, то всегда «разумеется», так что «совершенно очевидно», что я «активно» займусь нашим положением, вот посмотришь.