Анна Козлова - Савельев

Так уж выходило, что во всякую нашу встречу я обязательно напивалась — без причин, настроение такое было. И когда N вздумал советоваться по поводу нашей с ним дальнейшей жизни, Савельев многозначительно произнес:

— Женский алкоголизм неизлечим.

Обнаружив, что меня, оказывается, считают алкоголичкой, да еще с крайне сомнительными шансами на ренессанс, я не то чтобы невзлюбила Савельева, я начала демонстративно презирать его. Как его описать? Он был высок, но немужественно. Огромная квашня с закисшим тестом, железный заводской чан, равнодушный к внешним впечатлениям. По виду — классический американец, в очках с расшатанными дужками, всклокоченно рыжий, разве только пластинки во рту у него не было. Савельев и дружил всю жизнь с иностранцами, родной язык, кажется, тяжело ему давался: дробное русское «р-р-р» очкарик неизменно переводил в «л-ла», как будто оладьи остывшие перекладывал со сковородки.

Я хорошо запомнила тот день. В белой юбке я бродила над сумкой — дачные сборы. У нас сломался телефон, и N что-то мрачно достукивал на компьютере, косясь на вздрагивающий то и дело мобильник (мы переключили его на вибрацию и не знали, как вернуть звонок). Вспомнив о сыре, я ушла на кухню и с головой погрузилась в холодильник, оттуда услышала звонок в дверь. Савельев гулял по проспекту и пожелал нас навестить. Наверное, ему хотелось выпить. Он распластался по дивану и показывал мне фотографии. Где-то в Ленинграде Савельев сошелся с парочкой, которая навязчиво кичилась неформальным образом мышления, и отщелкал несколько кадров: во впадине стены стояли, обнявшись, парень с девушкой. Они то бешено смотрели друг другу в глаза, то девушка отворачивалась, символизируя, судя по всему, непредсказуемость.

— Очень талантливо, — пошутила я, а N с пошлым вызовом прокомментировал:

— Алешка пришел, и я опять не смогу полизать.

Савельев гоготнул довольно неестественно — он с самого детства привык видеть в N шатуна и гения. Писателя. При этом у Савельева присутствовала своеобразная убежденность, что в чем-то главном и вечном N совершенно нормален и нужно лишь миролюбиво попустительствовать его глупостям, пока он не наберется окончательного, бесповоротного ума. Он считал себя единственным настоящим другом N. А мне, напротив, виделось что-то вынужденное в их бесплодном общении, обусловленном соседством по даче и дружбой мамаш. Ощущение резервации было в этой дружбе, в том, что, по сути, они лишены общих интересов и, слезши с горшка, с задором обсуждают интриги взрослых.

Мальчики выросли в сплошных восторгах женской религиозности. Софья, мамаша N, и Мила, савельевская мать, были обе женщинами поздними, психозными. Им довелось родить почти в сорок, когда с мужьями говорить было особенно не о чем, и они сосредоточились на чадолюбии. На сыновей обрушились потоки откровений: каждый из них не понаслышке знал, что за подлость совершила Милка, как мерзко себя повела Сонька, их вместе водили причащаться. Софья всегда отличалась неким изяществом, сохраняемым и в скандале: с усмешкой она поведала N, что Мила фригидна и она ее просто жалеет.

Мы вышли в начало июльского вечера. В магазине Савельев купил вино и пил его на ходу. Длинная аллея выгнулась, как шея спящего на спине, ворчали липы — на другой стороне дороги мелькали красные майки велосипедистов. Вдруг выросли здания посольств, и N уныло выяснял про покупку дури.

— Я против этого, — сказал Савельев.

— Почему? — спросила я.

— Потому что все, кто курят, рано или поздно пробуют героин…

Он всегда высказывал концентрированные банальности. Самым умным человеком на земле почитал свою маму, которая презирала литературу и судила о ней с позиции «обычного читателя». Савельеву, по его признанию, было свойственно принять все и вступить с бытием в романтические отношения. Может быть, дело было даже не в отсутствии мнения — не такое уж это достоинство — иметь мнение, а в том, что сам по себе мир не вызывал у Савельева интереса, а его мерзкое устройство — вопросов. Он жил в мерном стакане скуки, и если ее становилось слишком много, напивался. Их разговор соскочил на Настю, дочь крестного N.

— Она будет сегодня ночью в ОГИ, мы с ней забились, — похвастался Савельев.

— И что она будет делать? — спросил N.

— Пить, танцевать, общаться…

— Настя все работает в ОГИ?

— Она там еще и работает? — даже удивилась я.

Да, Настя работает в книжном отделе продавцом, Литинститут она бросила, а раньше писала стихи.