Анна Козлова - Любовь

Таисии Руковой было лет этак одиннадцать, когда в сочельник она высунула голову в окно, увидела внизу мужчину и влюбилась в него. Мать Таисии в этот памятный момент как раз гадала на картах с золочеными рубашками и, почувствовав сквозняк, крикнула: «Это кто открыл окно?» Поскольку никто не признался, стало очевидно, что окно распахнула Таисия, и мать сказала: «Дорогая, не хочешь же ты провести праздник в постели?»

Таисия стояла на коленках на подоконнике и, как заводной щенок, вертела головой, пытаясь высмотреть возлюбленного в психозе метели, но с подоконника его видно не было. А он был мужчина тридцати семи лет, разведенный, поклонник Хайдеггера, и в тот сочельник он оказался под окном Таисии Руковой по причине того, что нуждался в деньгах и нанялся в праздники поторговать хлопушками. За плечами у него находился рюкзак, с которым он лет десять назад вернулся из Джелалабада, но только теперь в рюкзаке лежали петарды с рубиновыми хвостами, фейерверки по пять долларов, при взрыве смутно напоминавшие пегасов, и гордость фирмы «Хлоп-хлоп и C°» — черный дракон, изрыгавший искры (самый дорогой, к слову сказать).

Тем временем мать Таисии отложила карты, недовольная пассивностью суженого, потянулась, сладко хрустнув, и отправилась на кухню озаботиться по поводу ужина. Путь туда лежал через гостиную в стиле заката Рима, где читал Селина отец Таисии Руковой, всегда чем-то разъяренный подкаблучник. Он называл жену «мамуля» и, как магнит, притягивал к себе домашнего кота, аналогично яростного по причине обрушиваемой на него ласки. В тот сочельник, когда «мамуля», полыхая белым задом, обдумывая очередную критическую статью, еще одну измену, фейерверк в качестве сюрприза, химическую завивку — не лучше ли к весне? — проплыла мимо его кресла и походя шутливо хлопнула по остро выдернутой вверх коленке, он зацепил край ее шали и сказал:

— Послушай, какой стиль: «Семена будущего сволочного мира прорастали еще в самой толще войны…»

— О да… — зевнула жена и сразу разволновалась: — Он кушал? — Она обвинительно указала на кота, пригревшегося на коленях мужа.

— Дура! — взвизгнул отец Таисии. — «Мы ходили к ней искать на ощупь свое счастье, которому яростно угрожал весь мир. Желаний своих мы, конечно, стыдились, но привередничать не приходилось. Отказываться от любви еще трудней, чем от жизни…»

— Это что ты читаешь? — Она облокотилась на спинку его кресла и оглядывала комнату с ленивой бдительностью хозяйки. — Сартр? О, — мраморная, прозрачная у подмышки рука скользнула по поверхности буфета, — ты купил мне сигары? Спасибо, опять не те.

— Нет.

И он, и она решили, что ответ глуп, но тем не менее соотносится хотя бы с одним из заданных вопросов.

Жена поправила шаль и вспомнила, что направлялась на кухню. Там ее ждала изъеденная тайными желаниями, как плоть болезнью, как броня ржой, девушка в очках и в косах — кухарка и бебиситтер в одной личине за вполне разумную плату. Девушка заметно нервничала в присутствии матери Таисии, ее перехлестывающая через край энергия самки ранила синий чулок в самое сердце. Она краснела и часто дышала, внутренне гордая тем, что перед вторжением успела спрятать роман Катрин Панколь, и как раз на фразе:

« — Не бойтесь, не бойтесь, я славная крестьянка, у меня для вас яйца…

Он лег сверху, касаясь моего голого гладкого тела. Я изо всех сил пихала его, царапала ему шею и лицо, но он продолжал рвать на мне футболку и возбужденно…»

— Что-нибудь решили? — затараторила она, изображая приветливость. — Не знаю, что делать, гусь-то до сих пор не разморозился, а бросить его в кипяток как-то жалко, ведь тогда корочка не получится хрустящей…

— Нет-нет… — рассеянно повторила жена. — Гуся не надо… — Ей внезапно вспомнилась сцена из «Войны и мира», когда гадали по петуху… Может, и по гусю можно? — Добавь в паштет зелень. — Мадам опомнилась и распоряжалась, как ей и следовало. — Красное вино нужно поставить в тепло, а на закуску — овощное рагу. Для ребенка приготовь фруктовый салат и сырную запеканку, а я… — идти не идти, лень одеваться, но… — Я выйду и куплю клубнику.

Пока ее мать щипала себя за щеки, причесывалась и трудно входила в сапоги босыми ногами, Таисия Рукова писала первое в своей жизни любовное письмо. Единственным образцом было письмо Татьяны, которое заставляли учить в пятом классе, но Таисия не помнила из него ни слова, кроме: «То воля неба — я твоя…» — и даже не была уверена в правильности пунктуации. И написала она следующее: