Владимир Ионов: Долгая дорога к храму (рассказы)

— Это, кто как схватит, — проворчал Егор, однако сел, отпустил голову. Сапунов подождал, пока Елена недоверчиво как-то вышла из клуба, и опять стал разматывать свою иголку.

— На-ко, вот, надень на руку, — подал Егору перчатку, — все видней на руке-то.

— Отдал бы Елене зашить.

— Без меня у нее дела нет? — Сапунов подвернул тяжелую руку Егора так, чтобы поудобнее было штопать, стал кропать и буднично выговаривать Егору: — Сукин ты сын, Колов. Как бы не знамо, что первый раз судишься, клейма бы на тебе поискал, где ставить. Хорошо, баба тихая, другая бы смазала — такое дело брякнул! Чего ухмыляешься-то? Держи, не то уколю… Хорохоришься? Господи, сколько я вас знаю, все вы одинаковые… Погоди, месяцок пройдет, и вспомнишь бабу-то, да еще как вспомнишь… Конечно, и тебе там не мед будет, а ей — втрое горя: дом на шее, да ты на уме. Мать-то у нее с сестрой, что ли теперь живет?

— Зимой схоронили, — проронил Егор.

— Вон что!.. А язык у тебя поганый. В колонии ты его дальше держи, а то там шилом патоки с ним хватишь. — Сапунов наклонился, откусил конец нитки, воткнул иголку в шапку, помолчал и поднялся с лавки. — Пойдем, хоть простишься по-людски.

Дома Егор отвернулся к окошку, чтобы мужики, которые все же зашли проститься, не домогались с разговорами. И те поняли его, деликатно закурили по папиросе, стали оглядывать углы, будто они тут впервой. Елена закружилась от горки с посудой к шестку, по пути пряча от чужих глаз разные мелочи неприбранного дома, живо слазила в подполье за сметаной, за грибами и в хлопотах забыла обиду, воскресла, как воскресает всякая баба, собирая стол желанным гостям.

Сапунов занялся самоваром. Приготовил все, однако лучину зажигать не стал, чтобы не перекипал самовар. И, чтобы не маяться, как остальные мужики, сошел во двор, оглядел хозяйство и только уж потом, вернувшись, загрел самовар.

— Дом-то сами рубили или куплен? — спросил он.

— Колхоз строил, — откликнулась Елена.

— Покамест два таких дома на весь колхоз. Как, значит, премия механизаторам. Строят вона панельные, как в городе, а этот рубленый, крестьянский. Таких два, — пояснил с охотой один из мужиков.

— Вон что! Премия… — Сапунов поднялся с корточек от самовара, подсел поближе к мужикам. — И это вон премия? — кивнул он на баян, стоявший на комоде под вышитой дорожкой.

— Нет, это личное имущество, — ответил все тот же.

— Можно, хозяин?

Егор неопределенно дернул плечами. Сапунов оглядел потертый инструмент, почему-то, как слепой, ощупал его, видно, привыкал, что ли, потом, не надевая ремней, распустил меха. Пошла музыка, не очень слышная, протяжная — соловелая. Веселей то ли не игралось ему, то ли не умел.

— Не томил бы ты душу-то, — не утерпел Егор.

— Ничего. Помайся маленько. Перемаешься. Домашняя-то маята нет-нет да и вспомнится потом, отзовется… Еще сладкой, гляди, окажется. — Сапунов говорил, а сам все маял баян невеселой музыкой. — А вы пара с пострадавшим-то. Одному, видать, не биту тошно ходить, другому, не бивши, не можется. Юс, видать, пострадавший-то?

— А то!

— Скверный мужиченко — видать. Да и ты не чище. Вот хоть и говорят, что и дельный ты, и такой-сякой, в вести тебя на станцию боязно, — признался Сапунов под свою тягомутную музыку.

— Это чего же? — Егор даже повеселел от любопытства.

— От тебя всего жди.

Елена тем временем успела обернуться до магазина и теперь не знала, что делать со своей покупкой — не спросясь, по привычке сбегала. Мужики видели ее затруднение, но они не хозяева — не распорядишься. И Сапунов понял, в чем загвоздка, но хотел поглядеть, что Егор будет делать. А Егор ничего не хотел.

— Ты погоди пока, — сказал он жене. — Мы с начальником поиграем: кто дольше стерпит.

— Это ты про что? — спросил Сапунов.

— А про оглоблю!

— А-а! А я думал, если про то, чтобы выпить, так мужикам сам бог велел — проводы. А нам с тобой и грех бы, да погода, гляди, какая, выходит тоже не грех. — Сапунов водворил баян на место.

Стол был готов. Сосед, который посмелее других, откупорил бутылку, примерился и разлил всем поровну, разве что себя чуть обделил в пользу милиционера. Елена, было, отказалась от своей стопки, но Сапунов урезонил ее, дескать, от сегодняшнего дня начинается ее горе и встретить его надо с весельцой, чтобы не больно забирало. Ну, а если уж стопка в обратную сторону даст, тоже ничего — на то оно и горе.

Говорят, сладок мед, да не горстью его; горько вино, да не лишиться его… И на именинах пьют, и на поминках. И тут, и там равно оно кружит головы, отпускает с привязи языки. Пьют одинаково, а разговоры ведут по случаю. За Елениным столом, как и должно, разговоры пошли про суды, про наказания. Кого-то, слыхать, тот же адвокат на суде выговорил, а Егора ему выговорить не удалось, потому как процесс назначили показательный, чтобы другим неповадно было.