Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью

За этими домами скрывался другой ряд строений, а точнее, хибарок, на которые полиция закрывала глаза — не следовало ставить правительство в затруднительное положение, поднимая вопрос о перенаселенности африканских пригородов. Сооруженные из глины, из дерева или же, гораздо реже, просто из веток, все они имели пристройку сзади, куда можно было войти через низенькую дверь, — там обычно размещалась кухня.

Вампир рассказывал, что Перпетуя с изумлением и ужасом обнаружила, что ей предстоит жить именно в такой хибаре, но сначала никому ничего не говорила. Ее приводила в отчаяние чудовищная теснота жилища, а позднее и крайняя скученность в поселке — здесь, несмотря на все старания, скрыть от соседей свои семейные неурядицы не было никакой возможности.

Только Вампиру, да и го много времени спустя, она рассказала, как поразило ее это открытие: оказывается, она была еще более обездолена, чем ее старая мать, молодость которой прошла совсем в иные времена. Наслышавшись поначалу, что Эдуард будто бы чиновник на особом положении и государство возмещает ему все расходы, она и представить себе не могла, что огонь ей придется разводить точно таким же способом, как и ее матери, только дров у нее будет еще меньше и таганок похуже, а котелки и кастрюли — совсем крохотные, да и сама-то она едва помещалась в своей кухоньке.

— Перпетуя, поди сюда! Беги скорее, Перпетуя!

И, бросив все, Перпетуя мчалась к дому Жан-Дюпона, находившемуся в пятидесяти метрах от них. Едва она переступала порог, ее оглушал шум и возгласы людей, которые пили, курили, смеялись, играли в карты или в шашки, что-то выкрикивали и, захлебываясь от восторга, рассказывали непристойные анекдоты. Нельзя сказать, чтобы Эдуард был здесь самым тихим из всех.

— Ну что, Перпетуя, явилась наконец? — кричал он, завидев свою жену.

— Я была занята…

— Перпетуя, разве ты не знаешь, что супруга не может быть занята, когда ее зовет муж, — провозглашал Жан-Дюпон, и, как всегда, невозможно было понять, говорит он это в шутку или серьезно.

Он брал ее за талию и привлекал к себе, а иногда даже усаживал на колени. Жан-Дюпон был хороший человек, и Перпетуя по-детски звонко смеялась, когда он проделывал все эго.

— Не бойся, — говорил Жан-Дюпон, дыша ей в лицо винным перегаром, — твой муж не обидится: он прекрасно знает, что я уже старик и проржавел со всех концов. Даже такой ревнивец, как он, не обидится, не бойся.

Но Перпетуя была не слишком-то в этом уверена, впрочем, и Жан-Дюпон, по-видимому, тоже.

— Послушай, Перпетуя, — нетерпеливо вмешивался Эдуард, делая вид, что не обращает внимания на вольности Жан-Дюпона, — принеси-ка мне пачку сигарет «Бастос»! Как это ты сама не догадалась!

В другой раз ему требовалась бутылка пива «Бофор», а то вдруг листок бумаги и конверт, чтобы написать письмо, стекло для лампы, носовой платок, мыло или еще что-нибудь в таком же роде. Лавки, где все это продавалось, находились довольно далеко, на перекрестке двух основных улиц Зомботауна; это были маленькие африканские лавчонки, все здесь стоило вдвое дороже, чем в магазинах европейской части города, километрах в четырех от поселка. Жители Зомботауна были слишком бедны, чтобы делать запасы впрок, и потому постоянно покупали всего понемногу, и им всегда чего-нибудь не хватало. Главы семейств приспосабливали для таких каждодневных посылок в лавку одного из своих ребятишек, а если детей в семье не было, — жену.

Как выносила Перпетуя подобное унижение? С первых шагов своего расследования, начиная с визита к знахарю Нкомедзо, Эссола понял, что его сестра смирилась со своим новым положением не без борьбы. Первое время она восставала против уготованной ей участи, ее возмущала оскорбительная беззастенчивость мужа, распущенность людей, потерявших всякую надежду на лучшее будущее, ее приводили в отчаяние пьянство и голод, в результате которых люди опускались все больше и больше, она не могла видеть неприкрытое унижение людей, которые панически бегут при виде жандармов, не могла смириться с этими бедствиями, постепенно превратившими Зомботаун, вчера еще бывший кварталом, где жили вольные люди, в джунгли, где бродят дикие звери, подстерегаемые безжалостным охотником. До того как у нее родился сын, молодая женщина не раз готова была в ужасе бежать, как сама она имела неосторожность признаться матери.

Но Перпетуя была еще ребенком, и тревожные мысли, засевшие у нее в голове, не бороздили ее нежный лоб морщинами. В душе ее бушевала буря, но мало кому это было заметно. Если ей случалось чему-то радоваться или чем-то увлекаться, если она принималась за какую-то работу, то делала все со свойственным юности задором. Ее вполне можно было принять за женщину обеспеченную, которой улыбается будущее, за женщину, уверенную в скором успехе своего мужа.