Луис Эмедиату - Зеленые годы

Мама сокрушенно качала головой, и мы бродили, бродили и бродили без остановки.

Однажды папа привез нас к вечеру, чтобы посмотреть выход президента, и мы битых два часа провели в ожидании у дворца Алворада. Когда он вышел, караул встал по стойке смирно, но даже издалека было видно, что солдаты не решаются взглянуть в лицо президенту.

— Это Жаниу Куадрус, [2] Жаниу Куадрус — президент Бразилии в 1961 г. папа? — спросил я.

— Нет, нет, это Жангу, [3] Имеется в виду Жуан Гоуларт, президент Бразилии в 1961–1964 гг. — Прим. перев. — ответил папа, не глядя мне в глаза. — Тебе что, не говорили в школе, что Жаниу вышел в отставку?

Мне никто ничего не говорил. И больше я ни о чем не спрашивал, а только глазел на президентских телохранителей и сложил руки для молитвы.

«Если мне суждено чего-нибудь достигнуть в жизни, — молился я, — мне хотелось бы стать телохранителем».

Мы еще не раз наблюдали, как Жангу выходит из дворца. Все его ждали, иногда хлопали в ладоши — почему, не знаю. Жангу день ото дня казался старше — тоже не знаю, почему. Неужели этот печальный человек — хозяин всей Бразилии, такой огромной страны?

Папа объяснял, что никакой он не печальный, а просто очень занятой, поэтому так и выглядит. Ведь ему приходится управлять целой страной, да вдобавок целая свора бездельников мешает ему спокойно жить и работать.

— Неужели, папа? — изумленно спросил я.

— Да. И составляют заговор, чтобы свергнуть правительство.

Больше он ничего не сказал. Ночью меня мучили кошмары. Мне снились громадные, толстые люди с грязными ногтями и острыми зубами, которые собирались в темных углах, что-то замышляя против этого печального, утомленного человека.

Земля Хавила день ото дня становилась все более унылой и мрачной.

Однажды папа пришел домой и стал смеяться и прыгать. Он, как всегда, ущипнул маму за попу, легонько щелкнул Туникинью по письке и спросил у Силвиньи, где она подцепила конопатого зубастого парня, с которым он столкнулся у дверей дома в прошлую субботу.

Силвинья залилась краской и, не проронив ни слова, помчалась к себе в комнату. Мама спросила папу, что случилось — и, глядя на дону Марокас — соседку, которая зашла к нам в гости, он ответил:

— Жангу собирается провести аграрную реформу.

— Ах, Боже мой, — простонала мама, хватаясь за голову.

У маминого отца была небольшая фазенда неподалеку от города Монтис-Кларус, в штате Минас-Жерайс, и у него всегда портилось настроение, когда заговаривали об аграрной реформе. Он был добрым, но чрезвычайно вспыльчивым человеком.

— Значит, — начала мама, — правительство отберет все земли?

Папа посмотрел на маму и сказал:

— В первую очередь у твоего отца, старого дурака. Ты что, не знаешь, что такое аграрная реформа?

— Коммунистические штучки, — вмешалась дона Марокас, истово крестясь.

Папа покачал головой, опустился на стул и проворчал:

— Оно бы и к лучшему было. Господи, Царица Небесная! Ничего подобного.

Я не знал, что такое аграрная реформа, а что такое коммунистический — тем более. Лишь много позже мне стали известны значения этих слов. Однажды папа объяснил:

— Аграрная реформа — это когда дают землю тем, у кого ее нет, чтобы сеять и собирать урожай на продажу или для себя.

Мы плохо это понимали, но папина твердость внушала нам уверенность.

— Ну, и что же? — спросила мама.

— А то, — ответил папа, — что я все брошу и буду выращивать кукурузу на земле, которую даст мне правительство.

— Господи, Царица Небесная! — застонала мама.

С тех пор никому не было покоя в нашем доме. Папа только и думал о том, что у него будет кукурузная плантация, куры, может быть, пара коров, домик посреди леса и спокойная жизнь подальше от города Бразилиа.

— Клянусь, что по земле, которую даст мне правительство, будет протекать река, и это будет река Фисон.

Все приходилось начинать сызнова. Папа снова нанял грузовик, и мы опять пустились в бесконечный путь навстречу новой судьбе. Значит, Бразилиа — это не земля Хавила.

Но оно и к лучшему. Город Бразилиа оказался совсем не таким, каким мы его себе представляли. Мама целый день трудилась, не покладая рук, в своем деревянном домишке, а папа каждый день возвращался домой поздно вечером потный, нервный, раздраженный.

Он все ждал, когда ему выделят клочок земли.

Однажды в школе наша учительница дона Иоланда спросила, молятся ли у нас в семье, перебирая четки, и я вспомнил, что дома у нас никогда не молились. Когда я это сказал, она вытаращила глаза и задала вопрос: