Ярослав Кузьминов - Раздвоение

Воспоминание об этой истории подвело черту колебаниям Олега. Он решил, что Дмитрию доверять нельзя, и что нужно срочно найти таксофон, позвонить Петру Николаевичу и обо всем рассказать. Мобильного телефона у Олега не было, он отказывался от него из протеста. По его мнению, мобильными телефонами пользовалось только быдло, которое не в состоянии тратить деньги на стратегические вещи (к коим он относил занятия с Петром Николаевичем). В связи с мобильным телефоном, у него были три ассоциации. Все три — сцены последнего года. Первая — его одноклассница вдруг кричит: «О! Мне смс-ка пришла! Это Даша пишет, говорит уже на подходе», а через минуту в класс входит эта самая Даша, улыбаясь до ушей: «Ты получила мою эсэмэску?»

Вторая сцена — ненавидимый им одноклассник Данил идет по улице из школы, в одной руке, вытянутой в сторону, мобильный телефон. Данил косится на него и что-то щелкает на клавишах. В другой руке сигарета, он отнимает ее ото рта широким жестом, выпускает из ноздрей дым и говорит своему приятелю: «Слышь, ну я ей отэсэмэсил, чтобы на Бухло подгребала». Третья сцена — бритый парень с синими подглазьями, усевшийся на сиденье в метро перед носом старика и увлеченно тыкающий в кнопки. Олег специально тогда подкрался поближе, чтобы глянуть на экран. Парень, оказывается, играл в «змейку».

Итак, Олег решил сбежать, найти таксофон и позвонить Петру Николаевичу. Он надеялся, что когда расскажет всю историю, Петр Николаевич сжалится, простит пропуск и переназначит занятие. Он старался отогнать мысль, что по своей глупости и мягкотелости потерял целое занятие с Петром Николаевичем, или две тысячи рублей. На мгновение он задумался об ответственности за машину: его попросили посторожить, оставили включенным радио и не заперли двери. Но перспектива дожидаться их и объясняться, уговаривая отпустить его (он воспринимал это исключительно так) была страшнее. В конце концов, это незнакомцы, которые водят меня за нос и отнимают мое ценное время, я не должен заботиться об имуществе какой-то там курящей и пьющей мрази. Он оглянулся, оценивая обстановку. Для того, чтобы шмыгнуть во двор, нужно было пробежать всего пятьдесят метров. Как только он окажется во дворе, они его уже не найдут, и риск расплаты исчезнет. Дальше он спокойно доберется до метро, проедет одну станцию, чтобы замести следы, найдет таксофон и позвонит Петру Николаевичу.

Он колебался, собираясь с духом для побега, когда ему вспомнилось старое предостережение отца. Отец осуждал его увлечения «сектами», как он это называл, и считал, что все «психологи, астрологи и прочая шушера» являются гомосексуальными педофилами и только поэтому выбирают себе такое призвание. Олег ни в коем случае не мог предположить такую склонность у Петра Николаевича, но вот у этих двоих, Дмитрия и Леши — вполне. Ему вдруг представилось, как его привозят на квартиру, где «свежего мяса» ждет с нетерпением дюжина педерастов. Его приковывают к батарее и имеют до самого утра с короткими перерывами, а потом отпускают. Он враскоряку бредет к метро, понимая, что ни в коем случае нельзя подавать жалобу в милицию, и мучительно думая о том, каков шанс, что кто-то из педерастов был вич-инфицированным.

У него уже был в жизни эпизод ужаса перед заражением. В феврале десятого класса, ровно год назад, он решил переломить линию своего домоседства, депрессии, изоляции и постоянных ангин. Тогда он еще не общался с Петром Николаевичем и не знал, что тьюнинг — единственный способ избавиться от болезненности. Он думал, что для прекращения болезней достаточно зарядки и спорта, и решил начать кататься на лыжах, потому что жил рядом с лесопарком. Он нашел по телефонному справочнику центры проката лыж (по Интернету он искать не стал, думая, что реклама в Интернете гарантирует, что фирма будет намного дороже), выбрал ближайший и взял за сто рублей в месяц с залогом шестьсот советские деревянные лыжи. В первую же поездку одна лыжа наехала на древесный сучок и треснула поперек, по шву склейки. Олег вернулся домой пешком, очистил трещину от снега, высушил феном, обезжирил спиртом и заклеил клеем-моментом. Но после пары поездок клей поддался. Олег снова высушил их, но не только посадил на клей, а еще обмотал скотчем. Он не знал, насколько конструкция крепка, и взял скотч и нож с собой. Наклеенная на лыжу лента быстро сбилась, он остановился, и стал обматывать лыжу заново. Лента не прилипала к влажной от снега лыже, в раздражении он резко отсек намотанный кусок скотча и задел палец. Из косого пореза хлынула кровь, и Олег с ужасом подумал, что находится посреди грязного парка, лезвие его ножа не обработано спиртом, а лыжи, которые он трогал, до него побывали в сотне рук. Ему нечем было остановить кровь, и он сначала подсушил рану рукавом свитера, а потом плотно замотал палец скотчем. Он чувствовал, что домой ехать нельзя, потому что это будет безоговорочным поражением, и он тогда больше никогда не пойдет кататься на лыжах. С ощущением: «Я настоящий мужик, я герой, я не сдаюсь, несмотря на раны», — он продолжил кататься, поминутно отгоняя мысли о возможном заражении. Ему представлялось два варианта — столбняк, который развивается от попадания грязи в глубокую, лишенную доступа кислорода рану, и вич, про который он знал, что он передается через кровь. Он изматывал себя лыжами, глубоко дыша и жмурясь от твердых крупинок снега. Его переполняло чувство трагизма: «Герой продолжает дышать полной грудью, несмотря на то, что уже обречен». Придя домой, он долго промывал рану, обрабатывал ее спиртом и залил йодом так, что сожгло кожу. В следующие дни он прочитал все доступное про вич и понял, что заразиться таким образом все-таки не мог.