Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов

— А как бы ты поступил на моем месте, Игорь Эмильевич?

— Люди в те времена исчезали каждый день. Сейчас даже вспоминать стыдно о том, что творилось в стране. Я бы поступил как все, Леонид, так что не терзай себя. Ну провел Ровин несколько лет в лагере и освободился в пятьдесят третьем, после смерти Сталина. Сегодня твой друг работает в какой-нибудь ленинградской больнице и думать о тебе забыл.

Леонид дрожащей рукой налил себе еще вина. Горлышко бутылки позвякивало о края бокала. Он схватил меня за плечи и притянул к себе:

— Знаешь, за что его арестовали, Мишель?

— Откуда мне знать?

— Прекрати, Леонид Михайлович! — прикрикнул на Леонида Игорь. — Это ничего не изменит!

— Его обвинили в спекуляции лекарствами.

Леонид достал из кармана маленькую склянку коричневого стекла и поставил ее на стойку:

— Рассказать, зачем я утром и вечером принимаю по десять капель этой дряни?

Я покачал головой.

— Из-за вони! Все вокруг воняет. Дмитрий пожалел меня и решил помочь. За это его и арестовали. Запомни мои слова: не предают только мертвые друзья.

Он залпом допил вино, убрал пузырек в карман, бросил на стол купюру и пошел к двери.

— Куда ты? — спросил Игорь.

— Мне надо работать.

Игорь печально улыбнулся:

— Леонид бывает ужасным идиотом! Он ни в чем не виноват, но память не отпускает его. Ух ты, вот это номер: Леонид не прикончил бутылку!

Он разлил остатки Кот-дю-рон, и мы чокнулись.

— За наше здоровье.

— Знаешь, Игорь, когда вы обращаетесь друг к другу по имени-отчеству, я чувствую себя героем Достоевского.

— В России не принято называть друг друга «мсье» или «мадам». Чтобы выразить человеку уважение или дружеские чувства, называешь его по отчеству и никогда по фамилии. Грегориос наверняка сказал бы тебе, что слово «патроним» — «отчество» происходит от слова «отец». Берешь имя отца, прибавляешь к нему «-ович» или «-овна» — вот тебе и отчество. Если я однажды случайно встречу Хрущева — что маловероятно, — обращусь к нему не «господин Хрущев», а «Никита Сергеевич», потому что его отца звали Сергей. Мой был Эмиль. Мое полное имя — Игорь Эмильевич Маркиш. Ты вспомнил Достоевского. Его отца звали Михаил, он — Федор Михайлович Достоевский. Как зовут твоего отца?

— Поль.

— В России ты был бы Михаилом Павловичем Марини.

— Звучит шикарно.

В витрине «Фоторамы» были выставлены снимки парижских мостов ночью. Мои фотографии исчезли. Я вглядывался через стекло, но не заметил их и на стенах. Саша разговаривал с молодой парой, перебиравшей лежащие на стойке снимки. Я дождался их ухода и вошел. Саша выглядел осунувшимся и усталым.

— Здравствуйте, Саша. Я пришел узнать, не продались ли другие мои фотографии.

— Сейчас ничего не продается.

— Может, лучше бы они стояли в витрине?

— Я должен менять экспозицию каждый месяц, иначе взгляд замыливается. Не беспокойтесь, Мишель, я приберег для вас хорошее место.

На дальней стене, среди двадцати других, висели пять моих увеличенных глянцевых фотографий размером двадцать на тридцать. Сотни других снимков лежали под стеклом в ожидании своего «момента славы».

— Патрон делает выставки из любви к искусству. В Париже фотография не в моде, так что заработать ими на жизнь нелегко. Если бы не первые причастия и свадьбы, мы бы давно закрылись.

— Я сунул вам под дверь несколько снимков.

— Я просил принести лучшие, а вы поскребли по сусекам.

— Других нет.

— Так сделайте. Работайте.

— У меня плохонький фотоаппарат, нет денег на другой, и вообще я ничего не хочу.

— Что происходит, Мишель? Какая-то проблема?

— И не одна! Вокруг меня выжженная пустыня.

— Идемте, у меня много работы. В церкви Сен-Сюльпис состоялась грандиозная свадьба. Мы должны напечатать двести комплектов по дюжине штук и поместить их в дорогие подарочные альбомы для гостей. Увы, таких семей почти не осталось.

Саша повесил на дверь табличку: «Мы работаем для вас. Звоните долго и имейте терпение». Я последовал за ним в заднюю комнату, где стоял огромный фотоувеличитель. Он точными движениями помещал негатив в рамку, клал бумагу под приспособление для установки полей, налаживал ножи, на пятнадцать секунд открывал объектив и повторял операцию снова и снова.

Я рассказал ему о Николя и реакции Леонида. Саша был поглощен работой, и я не был уверен, слушает ли он меня.

— Виноват не Николя, а вы сами, — наконец произнес он, не поднимая глаз.