Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов

Решающим стало мнение дедушки Энцо. В одно из наших с ним «луврских» воскресений я поделился с ним сомнениями. Я только что узнал, что Жюль Верн был ярым антикоммунаром и одержимым антисемитом. Энцо пожал плечами и кивнул на окружавшие нас картины. Что мне известно о художниках, чьи работы вызывают трепетный восторг? Знай я во всех подробностях жизнь Боттичелли, Эль Греко, Энгра или Дега, закрыл бы глаза, чтобы не видеть их полотен? Неужто стоит заткнуть уши, чтобы не слышать музыку большинства композиторов или любимых рок-певцов? Пришлось бы жить в безупречном мире и умирать от скуки. Для Энцо, которого я не мог заподозрить в снисходительности, такой вопрос просто не стоял. Творения авторов для него всегда были на первом месте. Он сказал, что оценивать людей следует по их делам, понял, что не убедил меня, и добавил с улыбкой:

— Если человек прочел и полюбил роман, написанный негодяем, — это вовсе не означает, что он согласился с его убеждениями или стал его сообщником. Признать талант не значит принять моральные принципы или жизненный идеал другого человека. Я бы не подал руки Эрже, [46] Жорж Реми Эрже (1907–1983) — бельгийский рисовальщик. но мне нравится Тентен. [47] Тентен — персонаж и главный герой комиксов, придуманный Эрже. И потом, разве мы с тобой безупречны?

В настольный футбол играли и в «Нарвале», бистро на площади Мобер. Николя жил совсем рядом, и мы ходили туда после занятий, чтобы не тащиться на площадь Данфер. Играли в «Нарвале» послабее, зато атмосфера, благодаря студентам из Сорбонны и лицея Людовика Великого, [48] Лицей Людовика Великого — государственное учебное заведение. Основан в 1563 году орденом иезуитов и первоначально назывался Клермонский коллеж. была намного веселее и приятнее. К нам относились с опаской. Мы били все рекорды по продолжительности игры, часами оставаясь у стола. Некоторые посетители сами не играли, но делали ставки и потом угощали нас. «Нарваль» был вотчиной Франка и его приятелей, и он вечно отправлял меня восвояси — чтобы не мешал расслабляться. Я всегда подчинялся и «послал» брата только после того, как мы отпраздновали мое двенадцатилетие. Сам не понимаю, как мне хватило смелости. Подошла наша очередь. Играли мы синими, что уравнивало шансы. Передняя штанга проворачивалась недостаточно легко, но мне удался удар «туда-обратно», [49] Специальный метод удара в настольном футболе: очень быстро качнуть фигурку футболиста вперед, потом назад и снова вперед. Игрок, успевающий исполнить такой маневр, считается асом. и я сорвал аплодисменты. Один из болельщиков возьми да и скажи сидевшему в зале Франку:

— А твой брат мастер!

Я знал, как отреагирует Франк — подойдет и устроит мне выволочку перед всеми игроками, — но продолжал забивать голы, не отвлекаясь от игры. Франк сверлил меня взглядом, постукивая пальцами по столу. Играл я в тот день с небывалым блеском, забивая гол за голом при почтительном молчании знатоков, а закончил партию подкатом под левого нападающего, чем поверг их в полный восторг. И тут Франк схватил меня за руку:

— Иди домой, Мишель!

Кое-кто насмешливо заухмылялся, решив, что «малыш» как миленький подчинится старшему брату и отправится «в стойло», но я внезапно взбунтовался:

— Ни за что!

Франк изумился:

— Ты оглох? Вали отсюда немедленно!

— А то что? — заорал я в ответ. — Ударишь меня?.. Настучишь родителям?

Франк не ожидал подобной реакции, но понял, что я не подчинюсь, пожал плечами и вернулся к дружкам. Время от времени я косился на их стол, но старший брат меня игнорировал. Нас выбили из игры возомнившие себя чемпионами новички. Николя жаждал реабилитироваться, но у меня кончились деньги, и он, недовольно ворча, отправился домой. Я недолго посидел на банкетке с Франком, а когда собрался уходить, он вдруг спросил как ни в чем не бывало:

— Что будешь пить?

Такого я не ожидал и задумался, опасаясь какого-то подвоха.

— У меня нет денег.

Тут вмешался сидевший напротив Франка Пьер Вермон:

— Я угощаю, дурачок. Выбирай, что хочешь.

Я заказал пиво с лимонадом и произнес тост за здоровье Пьера, отправлявшегося служить в Алжир. Его отсрочка истекла, и он был счастлив, что сумел пройти медкомиссию. Пьер работал воспитателем в лицее Генриха IV, в старших классах, и был нападающим в команде по регби Парижского университетского клуба. [50] Французский клуб, базируется в Париже. Учеников он иначе как «дурачками» не называл, что поначалу слегка напрягало. В течение двух месяцев до ухода Пьера в армию мы виделись каждый день и стали друзьями. Меня удивляло, что он, несмотря на разницу в возрасте, так ко мне относится. Возможно, все дело было в моем умении слушать. После Сьянс-По [51] Институт политических исследований (Париж). — Прим. ред. Пьер дважды не выдержал конкурс в ENA, [52] ENA (Ecole Nationale d’Administration — Национальная школа администрации) — французское элитарное государственное учреждение высшего послевузовского образования и повышения квалификации в подчинении премьер-министра Франции, созданное в 1945 году генералом де Голлем, чтобы «демократизировать» доступ к высшим должностям государственного аппарата. преуспев в письменном испытании и провалив «Большой устный», [53] «Большой устный» — знаменитый 45-минутный диспут (часть вступительного экзамена), в течение которого экзаменуемому могут задать любой вопрос, в том числе о взглядах, пристрастиях и личной жизни. чего никогда прежде не случалось. Пьер не скрывал своих радикальных воззрений и решил посвятить жизнь делу революции. Непонятно, как директор лицея Генриха IV, вечно придиравшийся к внешнему виду учащихся, взял на работу Пьера — длинноволосого, с невзрачной бороденкой, всегда ходившего в черном вельветовом костюме и белом пуловере из крученой шотландской шерсти. Пьер отказался от мысли стать чиновником. Система его отвергла, и он проникся глубоким отвращением к любой организованной структуре, в том числе к семье, национальному образованию, рабочим профсоюзам, политическим партиям, прессе, банкам, армии, полиции и колониализму. По его мнению, всех придурков следовало истребить — в прямом смысле слова — физически. Пьера не пугала перспектива уничтожения чертовой прорвы народа. Его ненависть к религии и священнослужителям не знала границ, его ярость была глубинной и незамутненной.