Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов

— Подожди, сейчас возьму ручку.

— «Путешественники на империале», «Богатые кварталы», «Орельен», «Нож в сердце», «Глаза Эльзы» Луи Арагона и «Духовные песни» Жана Расина. Они на этажерке. Сложи в коробку и отправь по почте. Сейчас продиктую адрес. Когда вернусь в Париж, сразу отдам деньги. Да, и захвати картотеку.

— Шутишь?

— Нет. Вообще-то, без «Путешественников» и «Богатых кварталов» я, пожалуй, обойдусь. Прочти их сам.

— Правда?

— Бери, что хочешь. Диктую адрес.

— Давай.

— Отправь посылку в… Эвиан, до востребования.

— Почему не на адрес подруги?

— Так удобней.

— Ладно. Какой это департамент?

— Кажется, Верхняя Савойя. Как дела в лицее?

— Мне нужно тебе кое-что сказать, Сесиль.

— Валяй.

— В общем…

— Не тяни.

— Пьер…

— Что — Пьер?

— Он… С ним…

— Что с ним?

— Он… Его убили.

— Что ты сказал?

— Пьер попал в засаду.

— Ну и?..

— Он умер, Сесиль.

— Замолчи, Мишель!

— Клянусь, это правда.

— Нет!

— Пять дней назад.

— Не может быть! Война закончилась!

— Пьер погиб, Сесиль.

У нее закружилась голова, жар бросился в лицо, стало трудно дышать. Она попыталась сделать глоток воздуха и потеряла сознание.

— Алло… Алло? Сесиль!.. Ответь мне! Что происходит? Сесиль! — надрывался Мишель, но на другом конце провода никого не было — трубка болталась на шнуре над полом.

Из всех членов клуба только Леонид и Грегориос остались несгибаемыми коммунистами. Леонид неуклонно поддерживал политику Хрущева, а потом и Брежнева, каждый день покупал «Правду» в киоске на углу Лафайетт и прочитывал ее от корки до корки. Он бежал с родины не по политическим мотивам, а из-за любви, не изменил своим убеждениям и очень этим гордился. Те, кого едва не перемололи жернова советской системы, ставили Леониду в вину его правоверность.

Как всегда бывало по средам, Имре и Владимир читали «Канар аншене», комментировали заголовки и очень веселились.

— Слыхали последний каламбур Жансона? — спросил Владимир. — Почему все генералы такие придурки?

Присутствующие начали предлагать варианты ответов — несуразные, экстравагантные, смешные, идиотские, — гадая, в кого направлена ядовитая стрела — в де Голля, Массю или Франко. В конце концов все сдались.

— Потому что их выбирают среди полковников!

Рассмеялись все, кроме Леонида. О своей жизни он рассказывал только мне, остальные его не слушали. Игорь говорил, что воспоминания о прошлом ввергают человека в меланхолию, которая, как всем известно, лучше всего лечится выпивкой. Таково неписаное правило. Нелегко подавить старые полустершиеся воспоминания, которые немедленно всплывают на поверхность, если ты слегка пьян, а гитарист играет блюз. Леонид не мог свалить вину на Кот-дю-рон — алкоголь на него не действовал.

— Ты достал нас своими дурацкими воспоминаниями! Найди женщину, настоящую, из плоти и крови, сделай ей ребенка, пока еще можешь! — кричал Владимир.

— А ты мог бы подумать о своих детях, прежде чем смываться из страны. Сегодня им наверняка нет дела до беглого папаши!

— Мы ведь договаривались, что будем говорить только о настоящем и будущем, — напомнил Вернер.

— Малыш задал вопрос.

— Он нам надоел, твой малыш, пусть лучше играет в настольный футбол! — буркнул Грегориос.

— Он мой гость. И я буду говорить с друзьями, о чем захочу.

Попасть в число друзей Леонида было великой честью, и я надулся как индюк.

— Они завистники. Сбежали, поджав хвосты. А я выбрал свободу ради любви. Никто меня не принуждал.

— Ты не жалеешь?

— Знай ты Милену, не стал бы спрашивать. Она всегда со мной, я думаю о ней ежесекундно, ежечасно, и это делает меня счастливым.

— Ты не пробовал вернуться, после того как она выставила тебя за дверь?

— Я стоял на площадке как полный идиот, а потом выбрал худшее из решений — пошел вниз по лестнице, уверенный, что она кинется следом. Представляешь степень моей глупости и наглости? Я полчаса прохаживался у подъезда. Милена так и не спустилась ко мне. Я вернулся и увидел, что она выставила мои вещи на лестницу. Я никогда не сдавался на милость обстоятельствам, всегда боролся за свою жизнь — выпрыгивал с парашютом из горящего самолета, отстреливался до последнего патрона, упав за линией фронта, — но в тот момент понял, что все кончено. Спорить, протестовать, просить прощения и умолять не имело смысла. Такие, как Милена, не идут на компромисс, — к несчастью, я понял это слишком поздно. Ничего нельзя было склеить. Я пытался сохранить остатки гордости. Понимаешь, что я имею в виду, Мишель?