Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— Он в самом деле был вундеркиндом?

— Судите сами: в четыре года он научился писать, глядя, как это делает мать, в пять мог перечислить без запинки столицы всех государств мира… И она очень рано поняла не только то, кем он может стать, но и чего ни в коем случае не должно случиться. И, что называется, разбилась в лепешку, чтобы не допустить этого.

При слове «разбилась» лицо ее на миг каменеет.

— Так было и раньше, и теперь… Постоянно. Она словно боится, как бы его не забыли. Не оттеснили в сторону.

Громкий выхлоп промчавшейся мимо «Ламбретты» заставляет ее вздрогнуть.

— И нельзя не признать ее правоты, — добавляет Ирина чуть погодя. — Многих постигла эта участь. Мне ли не знать…

— Не преувеличивайте. Вы ведь еще так молоды.

От скользнувшей по ее лицу усмешки — быстрой и едва ли не жестокой — девушка кажется лет на десять старше. Потом опять становится прежней.

— Я играю с шести лет. И видела, сколько шахматистов плохо кончили. Превратились в карикатуры на самих себя. Для того, чтобы стать первым, нужна адская работа. Особенно если знаешь, что никогда не станешь.

— Вы мечтали стать первой?

— Почему вы говорите в прошедшем времени? Я продолжаю выступать.

— Виноват. Я не знал. Думал, секунданты — это нечто вроде куадрильи вокруг тореро в Испании. Люди, не сумевшие стать «эспада», переходят в разряд помощников. Но, пожалуйста, простите… я вовсе не хотел вас обидеть.

Она глядит на руки Макса. На старческие пятна, покрывшие тыльную сторону кистей. На выхоленные закругленные ногти.

— Вы не знаете, что такое поражение.

— Как вы сказали?! — едва ли не со смехом переспрашивает Макс. — Чего я не знаю?

— Достаточно лишь раз увидеть его…

— А-а.

— Сидеть за доской и видеть последствия своей тактической ошибки. Убеждаться в том, как легко улетучиваются твой талант, твоя жизнь…

— Понимаю вас. Однако не думайте, что поражения знакомы только шахматистам. Они, знаете ли, далеко не исключение.

Ирина будто не слышит.

— Я тоже помнила все страны и их столицы, — говорит она. — И еще много всякой всячины. Однако дела не всегда идут так, как должны.

Она улыбается с видом почти героическим. В расчете на почтеннейшую публику. Только совсем девчонка может улыбаться так, думает Макс. Веря, что подействует.

— Трудно, когда ты женщина, — произносит Ирина, стирая с лица улыбку. — Все еще трудно…

Солнце, перебираясь со стола на стол, освещает теперь ее лицо. Она щурится, надевает очки.

— Знакомство с Хорхе открыло передо мной новые возможности. Проживать все это вблизи.

— Вы любите его?

— Вы полагаете, возраст дает вам право на такую бесцеремонность? — вопросом на вопрос отвечает она.

— Ну да. Должны же быть хоть какие-то преимущества…

Молчание. Гул машин. Отдаленный автомобильный гудок.

— Меча говорит, когда-то вы были очень хороши собой.

— Разумеется, был. Раз она так говорит.

Теперь лучи дотянулись и до Макса, который видит двойное отражение своего лица в больших черных стеклах ее солнечных очков.

— Да, конечно, — говорит она безразлично. — Конечно, я люблю Хорхе.

Она закидывает ногу на ногу, и Макс невольно смотрит на эти юные обнаженные колени. Кожаные сандалии на плоской подошве открывают пальцы с ногтями, выкрашенными в темно-темно-красный, почти лиловый цвет.

— Иногда я рассматриваю его, когда он сидит за доской, — продолжает Ирина. — Гляжу, как он передвигает фигуры, как делает свои рискованные ходы, и думаю, что очень люблю его… А иногда — когда он совершает ошибку, отказывается от того, что накануне мы приготовили вместе, и в последний момент меняет решение или медлит… В такие минуты я его ненавижу всей душой.

Она замолкает на мгновение, словно прикидывая, насколько точно сформулировала то, что чувствует.

— И мне кажется, что, когда он не играет, я люблю его больше.

— Это естественно. Вы оба еще так молоды.

— Нет… Молодость тут ни при чем.

На этот раз молчание затягивается так надолго, что Макс думает — разговор окончен. Поймав взгляд официанта, он двумя пальцами чертит в воздухе зигзаг, имитирующий роспись на счете.

— А знаете, что я вам скажу? — неожиданно говорит Ирина. — Когда Хорхе играет на турнире, его мать каждое утро спускается в ресторан за десять минут до завтрака, чтобы убедиться: к его приходу все готово.

Максу чудится в ее голосе нотка неприязни. Отзвук досады. Ему ли не знать их?

— И что же? — спрашивает он мягко.