У Л ун лежал навзничь на куче зерна. Дневной свет, пробивавшийся в щель приоткрытого сыном окна, освещал его хворую плоть. Чай Шэн тупо глазел, как колышется в сумраке белое, словно бумага, лицо; как колеблются в такт с перестуком колес исхудалые члены.
– Мы едем на север? – У Л ун пробудился от мертвого сна. – Мне кажется, едем на юг.
– Да на север, на север, – Чай Ш эн, зачерпнув горстью рис, с отвращеньем взглянул на папашу. – В могиле, считай, а всё людям не веришь.
– На север, – У Л ун смежил веки. – В селение Кленов и Ив. Я «вернусь разодетый в парчу и шелка» [45] Разодетый в парчу и шелка – на белом коне.
. В детстве я повидал, как «в шелках возвращались» из города люди. Они на быках привозили в село по телеге зерна. Я на поезде. Целый вагон. Одному человеку за жизнь не осилить.
Чай Ш эн промолчал. Бесконечный томительный путь погружал его в смертную скуку. Теперь он жалел, что не взял с собой в поезд сверчков. Часть питомцев смогла пережить холода ранней осени, и, теребя их соломинкой, он наблюдал бы за славными схватками.
– Что у меня кроме риса осталось? – пошарив по куче зерна, У Лун взял за рукав прикорнувшего было Чай Ш эн’а. – Потрогай меня и скажи, что осталось. Ступн иискалечены. Очи незрячи. Я чувствую, кожу как будто сдирают единым куском. Что осталось?
– Дышать до последнего вздоха, – Чай Ш эн грубо сбросил отцовскую длань.
Не хватало еще его трогать за что бы то ни было.
– Только дыханье, – У Л ун с безнадежной улыбкой воздел одну руку, схватив что-то в воздухе.
Кисть его вскоре упала на грудь и бессильно скатилась к сочащейся кровью и гноем елде. Он повлек руку вверх по иссохшему дряблому брюху, по впалой груди, наконец прикоснувшись к зубам. К гладким твердым зубам из чистейшего золота.
– Зубы, – У Л ун нежно гладил блестящий металл. – В детстве видел у взрослых: один или два на весь рот. А теперь у меня полный рот драгоценных зубов. Видишь зубы мои? Этот желтый металл никогда не сгниет. Я лишился всего, но со мной мои зубы.
Увидев полоску слепящего света меж сморщенных губ – золотое сиянье сулило немалые деньги – Чай Ш эн наклонился к отцу, жадно вслушиваясь в ледяное дыхание. В ноздри ударил густой смрадный запах. Дух смерти. А я не узнал, где он прячет бумаги.
– Где ларчик? – «обида жгла душу огнем». – Ты же должен сказать мне, пока не загнулся. Где спрятал ларец?!
Чай Шэн бешено тряс исхудавшее тело У Л ун’а. Престранно сгибаясь, как лист на ветру, тот лишь вытянул руку к вершине сверкающей кучи зерна, исторгая из глотки последнее слово.
– Что? «Рис» говоришь? В рисе спрятал?
У Л ун не ответил. Чай Ш эн полез к самой вершине, стал рыться в зерне. За спиной раздавались слабевшие с каждым мгновением невнятные хрипы, но он всё копал и копал, отыскав, наконец, деревянный увесистый ларчик. Скорее к окну. С мелкой дрожью в руках Чай Шэн вз ялся за крышку... Ни денег, ни к упчих. Под узеньким лучиком света в ларце отливал синеватым таинственным блеском недавно очищенный рис.
– До последнего вздоха дурачил меня!
Чай Шэн, пнув остывавшее тело отца, стал швырять в искаженное смертью лицо горсть за горстью душистые зерна. Под п ологом риса исчезли глаза, уши, нос... Желтый блеск! Сквозь провал впалых губ, через россыпь мерцающих зерен струилось прельщавшее душу сиянье.
Раздвинув холодные губы, Чай Ш эн сунул палец в безжизненный рот, с силой выдернув верхнюю челюсть. Вторая пошла уже легче. Очистив от риса ларец, Чай Шэн спрятал в него драгоценные зубы. Легонько касаясь друг друга они издавали приятный на слух чистый звон.
Стук колес был последим, что слышал У Л ун. Он на поезде – поезд везет его вдаль по бескрайней дороге бездомных. Не слышно дождя: видно, солнце уже разогнало осенние тучи. У Л ун попытался припомнить кто он и откуда, но вспомнил одно – он сбежавший из смытого мутной водою селения Кленов и Ив сирота.
Бесконечный поток был последним, что видел У Л ун. Он в воде – та уносит его, как коробочку [48] Коробочка – плод хлопчатника.
хлопка, как зернышко риса.
Немощь ив и цветов – венерическое заболевание.
Жуж уба – колючий плодоносящий кустарник.
Чжан – китайская сажень.
Читать дальше