Сара Миллер - Я знаю все твои мысли

Но глаза Каллена вспыхивают.

— Ага! Посмотрите, кто у нас тут? Николас выглядывает в окно и кивает.

— Думаю, тебе надо с ней поговорить, — заявляет он. Гид хочет возразить, что сейчас не совсем подходящий момент, но, кажется, он выбрал еще менее подходящий момент, чтобы сказать это. Николас замедляет ход.

Эди потупила взгляд своих огромных глаз-блюдец, обрамленных прямыми волосами. Бодрая, веселая, прямолинейная Марси говорит «привет» и «как дела», пожалуй, слишком дружелюбно — видимо, ей льстит интерес Каллена, хоть и косвенный. У Молли настороженный вид. Мало того, она подходит к машине, наклоняется и нюхает воздух. Потом еще раз. Гидеон заглядывает ей в вырез. На ней белый лифчик. Интересно, увеличивающий грудь? Не разобрать.

— Молли, привет, — говорит он. И что дальше? Как провела выходные? Как жизнь? Что новенького? Он прикидывает варианты, но Молли заговаривает сама.

— У вас вся машина травой провоняла, — говорит она. На долю секунды Гида переполняет гордость. Да, он такой, неотразимый нарушитель закона. Хотя ничто в тоне Молли не предполагает, что на нее это произвело впечатление. А на девчонок нужно произвести впечатление, чтобы они согласились лечь с тобой в постель, но нельзя слишком стараться это сделать. Каллен и Николас хихикают. Но не слишком громко. Они ничего не отрицают, но и не признают. Гид думает, что, наверное, нужно тоже рассмеяться, и уже хочет начать, когда видит примерно в ста метрах направляющуюся к ним фигуру. Фигура высокая, и у нее серьезная, взрослая походка.

Марси замечает фигуру одновременно с ними.

— О господи! — ахает она, приглаживает светлые волосы ладонью и, хватая Эди за ремешок ее вездесущего портфеля с книжками, смывается вместе с ней.

— Великолепно, — говорит Николас и, прищурившись, смотрит на тропинку. Они все смотрят в этом направлении. Кто-то идет к ним, и этот кто-то здоровяк.

— О черт, — шепчет Каллен, — это же Яйцеголовый!

Капитан все еще далеко, но когда он поднимает руку, показывая, что хочет с ними поговорить, они все это замечают. Теперь просто так не уехать… И он поймет, что что-то не так. Поймет, что они курили травку.

— У вас в машине воняет, — деловито повторяет Молли. — Я не удивилась бы, если он унюхал это аж оттуда. Хотя вряд ли он способен сложить два и два и заподозрить таких милых ребят, как вы… — Ее улыбка полна сарказма. Но, когда она поворачивается к Гиду, ее лицо смягчается, и на нем появляется тревога. Может, испуг в его глазах задел ее за живое? А может, у нее вдруг случился приступ альтруизма или настигло одно из тех странных чувств, которые появляются вроде бы ниоткуда, когда ты хочешь, чтобы в следующий момент в твоей жизни случилось что-то действительно волнующее?

— Давайте ее мне, — шепчет Молли, — быстрее! Гид расстегивает карман. Запах становится сильнее:

он такой мощный, что, кажется, обладает весом и текстурой. И как они раньше его не чувствовали?

— Скорее, — повторяет Молли, — пока он меня не увидел.

Но не успевает он протянуть ей пакет, как Молли сама тянет руку в машину и выхватывает его с немалой силой. От рывка она спотыкается и делает несколько шагов назад, но потом разворачивается и бежит в неосвещенную часть двора.

Сердце Гида бьется в груди и глотке. В животе щекочет. Он едва различает ноги Молли, когда она изо всех сил бежит в тень школьного здания на верхушке холма. Мистер Кавано наверняка тоже что-то видел. Он продолжает шагать к машине, ускорив ход, но при этом посматривает в том направлении, будто не уверен, кого преследовать. Он подходит к окну и жестом приказывает опустить его.

— А мы можем не послушаться? — спрашивает Гид. — Как же наши права?

Николас закатывает глаза и заправляет рубашку в брюки.

— Тупица, — говорит он, — это же школа. У нас нет прав.

Доктор Фрай, директор, отправился в Бруклин на концерт камерной музыки. Поэтому вот уже два часа Гидеон, Каллен и Николас сидят за большим антикварным обеденным деревянным столом, на котором рассыпаны сухоцветы, и наблюдают, как миссис Фрай, его жена- англичанка, запекает ароматное жаркое. Ее кухня отделана деревянными панелями, а с крюков под низким потолком свисают медные кастрюли и связки чеснока и помидоров.

— Свиной огузок — отличное мясо, — воркует она. Вид у нее совершенно беззаботный, что как-то не вяжется с неприятностями, в которые они ввязались. Но, может, это просто потому, что она тронутая англичанка, помешанная на своем огузке? — Недорогое и сочное, — добавляет она, захлопывая духовку с довольной улыбкой.