Санджай Гупта - Тяжелый понедельник

Разборы по понедельникам были священны. Они работают здесь, чтобы спасать жизни, чтобы изо всех сил, на пределе человеческих возможностей, оказывать всю возможную помощь пациентам. Большой Кот знал это. Но вид убитой бабушки Джаспера не выходил у него из головы — вид старой женщины, разорванной дробью от выстрела в упор. Почему она не выжила вместо него? В газете он прочитал, что бабушка одна воспитывала Джаспера, а он застрелил ее за то, что она не дала ему двадцать долларов.

— Мы слушаем вас, доктор Виллануэва, — сказал Хутен.

«У бабушки не было ни единого шанса», — подумал Виллануэва и начал говорить:

— Позвольте мне быть кратким. В отделение неотложной помощи поступил этот неонацистский подонок, только что убивший свою родную бабушку.

— Доктор Виллануэва, — перебил его Хутен, — уважайте процедуру разбора осложнений и летальности. Придерживайтесь приличий.

Тай Вильсон толкнул в бок сидевшую рядом Тину Риджуэй.

— Это Гато, которого мы знаем и любим.

— И Хутен, которого мы знаем и любим, — сказала Тина.

Пристыженный Виллануэва немного умерил свой пыл.

— Мистер Эрл Джаспер поступил в отделение неотложной помощи с огнестрельным ранением дробью. Дробь пробила твердое нёбо, нижнюю носовую раковину, среднюю носовую раковину, верхнюю носовую раковину, решетчатую кость, разрушила лобную долю и, пробив свод черепа над правым глазом, образовала выходное отверстие. По всем внешним признакам этот мерзавец — то есть, простите, я хотел сказать, мистер Джаспер — скончался от свинцового отравления.

— Доктор Виллануэва! — холодно и желчно предостерег его Хутен. Шеф явно начал терять терпение.

— Откуда вы это знали? Откуда вы знали, что он мертв? — спросил какой-то хирург из заднего ряда.

Виллануэва глубоко вздохнул. Когда на него начинали наседать, он всегда давал жесткий отпор. Если ему бросают вызов, надо уничтожить противника. Если кто-то грубо бил его по ногам во время игры, он при каждом удобном случае просто не давал тому играть. Он подавил желание сказать про огромное отверстие в черепе Джаспера, но, понимая, что не прав, решил признать свою вину и поднял руки:

— Признаю, вы выиграли.

— Речь идет не о выигрыше, — укоризненно поправил его Хутен.

Виллануэва не обратил внимания на его слова, продолжая, как провинившийся школьник, опустив глаза, смотреть на носки своих ботинок.

— Я позволил эмоциям захлестнуть меня. Я слишком пристально смотрел на свастику и забыл о больном.

— С каких это пор мы оцениваем больного, прежде чем начать его лечить? — поинтересовался еще один хирург из задних рядов.

— Вы говорите это мне? — поинтересовался Виллануэва. — Мне, который каждый день сталкивается со скандалистами и агрессивными алкоголиками? Я признаю, что был не прав, — добавил он после небольшой паузы. — Я. Был. Не прав.

В зале наступила тишина. Поистине монументальная тишина, какой не помнили на этих утренних конференциях. Виллануэва опустил голову еще ниже и хотел заговорить, когда раздался совершенно неожиданный звук.

В задних рядах люди принялись неистово аплодировать. Виллануэва смущенно поднял голову. Он ни

разу не слышал, чтобы коллеги так аплодировали признанию вины. Врачи поднимались с мест и присоединялись к аплодисментам. На мгновение Виллануэва пришел в полное замешательство и уже хотел как-то поблагодарить коллег, но в этот момент до него дошло, что аплодируют вовсе не ему. Все смотрели на входную дверь. Опираясь на руку жены, в зал вошел доктор Сун Пак и сел на место в заднем ряду. Голова его была перевязана, лицо выглядело бледным и утомленным, но Пак широко улыбался.

Виллануэва захлопал вместе с остальными.

Хутен встал и, приглядевшись, понял причину всеобщего оживления. Увидев Пака, он жестом победившего боксера вскинул вверх руки.

— Браво, Сун! — воскликнул Хутен. — Браво!

Врачи повскакали с мест и окружили Пака, наперебой пожимая ему руки. Из сияющих счастьем и гордостью глаз Пэт по щекам струились слезы.

После окончания конференции жена Пака увела мужа назад в палату, а Тай и еще несколько врачей отправились в кафетерий, чтобы заправиться парой калорий перед началом рабочего дня. Кафетерий напоминал огромный четырехугольный загон, который в последние несколько лет старательно переделывали, чтобы создать иллюзию, будто он не похож на четырехугольный загон.

Омлеты, мюсли, овсянку и кофе продавали в сторонке от длинного стального прилавка, где можно было взять яйца, мамалыгу, жареные блины, картофельные оладьи и другие лакомства, которые любят запрещать кардиологи. Здесь же красовались калорийные булочки с корицей и пончики, от которых у больных случалась масса бед, разбираться же потом приходилось врачам. С потолка свисали длинные матерчатые полотнища, служившие перегородками, гасящими шум. Несмотря на все старания, кафетерий представлял собой нечто среднее между большой забегаловкой и тюрьмой общего режима.