Санджай Гупта - Тяжелый понедельник

— Это базовая больница, вы можете не стесняясь говорить при всех.

Мужчина тяжело вздохнул.

— Ну хорошо. У моей жены появились неудержимые желания. Сексуальные желания.

— Это хорошо. Ведь вы женаты, не так ли? — Ответ Пака вызвал улыбки у свиты.

— Доктор Пак, — серьезно, почти зло, ответил Хостетлер, — именно способность контролировать наши инстинктивные позывы отличает человека от животного. Я не могу допустить, чтобы моя жена, как собака, находилась в состоянии постоянной течки. Это безбожно. В послании Иакова, стих четырнадцатый и пятнадцатый, глава первая, сказано: «Но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью; похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть».

Пак потерял дар речи. Нет, он не позволит этому человеку, цитирующему к месту и не к месту Библию, испортить радость от удачно выполненной операции. Теперь уже разозлился он, отчего его английский стал еще более ломаным.

— Мистер Хостетлер. У вашей жены остановились руки. Тремора нет. Она может есть. Она может водить машину. Она может работать. — Он помолчал. — То, о чем вы сказали, — он посмотрел в сторону Рут Хостетлер, которая, казалось, вот-вот сорвет с себя больничную рубашку, и добавил: — возможно, станет для вас благословением.

Не дожидаясь ответа, Пак вместе со свитой своих послушников вышел из палаты. В коридоре один из студентов с усмешкой сказал другому: «И он еще жалуется? Да за это он мог бы заплатить вдвое. Мне вот достается меньше, чем заключенному с правом свидания».

Доктор Джордж Виллануэва и доктор Тай Вильсон, захватив из буфета сосиски с пивом, отправились на трибуну крытого стадиона. Места и в самом деле оказались удачными — напротив центра поля и достаточно высоко, чтобы видеть его целиком. Купол стадиона приглушал свет и звуки — «Львы» и «Кони» сражались на ярко освещенном пятачке. Громоподобный голос Виллануэвы разрезал тишину, как скальпель — назревший гнойник.

— Ну так вот, «скорая» получает вызов. Они приезжают в какой-то дом в Ипсиланти и находят там такую картину: ей-богу, не шучу. Парень совершенно здоров, но у него проблема. Дохлая канарейка в заднице. — Джордж замолчал, откусив половину сосиски.

Тай понятия не имел, чем закончится эта история, но заранее улыбнулся. Ему нравились такие вылазки с Большим Котом. Общались они не очень часто и в основном по работе, но Тай понимал, что Кот хочет заключить мир после неловкости на утренней порке, и не видел никакого смысла затаивать злобу.

— Врач смотрит парня и — я не вру, честное слово, — говорит: «Старик, я бы посоветовал тебе лучше пережевывать пищу».

Виллануэва расхохотался так, что едва не уронил с пластиковой тарелки две с половиной сосиски. Тай тоже рассмеялся. Джордж умолк, перевел дыхание и серьезно посмотрел на Тая.

— На следующий день его, к черту, уволили, — сказал он.

— На самом деле?

— Голову на отсечение.

Оба уставились на поле, где разминались игроки. Когда Большой Кот бывал на играх профессионалов, он не мог сдерживать эмоции. Это была ностальгия, но ностальгия не по игре. Это была тяжелая работа, нешуточная борьба. Как защитник Джордж Виллануэва должен был принимать на себя и отражать удары нападающих, полузащитников, а иногда и защитников. Они били по шлему, старались просунуть руку под маску. Несколько раз ему чуть не выдавили глаза. Нет, по самой игре Джордж нисколько не скучал. Он скучал по друзьям, по чувству товарищества. Все они были частью команды, частью единого целого. Они вместе выигрывали и вместе проигрывали, делили успехи и поражения. Он помнил драки в городе после игр, когда им всем хотелось выместить на ком-нибудь обиду.

Однажды Виллануэва слышал, как какой-то спортивный комментатор сравнил профессиональный американский футбол с непрерывной автомобильной катастрофой. Матчи профессионалов проходили по воскресеньям, но, по сути, это были те же утра по понедельникам. В те дни встать с постели уже было подвигом. Но Большому Коту нравилось быть частью этой спортивной элиты. Он любил играть в Национальной футбольной лиге со всеми ее ловушками, не в последнюю очередь — из-за смазливых девчонок, которые точно знали, в каких отелях останавливаются игроки и кто из них не прочь заняться игрой не только на поле.

Приходя на стадион в качестве зрителя, Виллануэва полагал, что испытывает приблизительно те же чувства, что и отцы игроков, болевшие за своих сыновей по всей стране. Едва ли он смог бы назвать это каким-то определенным словом. В этом состоянии было что-то паническое, томительное, напоминающее о необратимом беге времени, о том, что и его время истекло. На поле сражались молодые, а это значит, что сам он уже перестал быть молодым. «Перестань», — одернул себя Виллануэва, когда весь стадион встал после ввода мяча в игру.