Энтони Берджесс - Мистер Эндерби изнутри

— Стой-ка, — окликнул мужчина, — тебе куда надо-то, а? Ты сейчас в Кеннингтоне, если не знаешь.

— Виктория, — проговорил газ в желудке у Эндерби, сформированный в слово языком и губами. Воздуха в данный момент у Эндерби не было.

— Очень просто, — любезно объяснил мужчина. — Первый направо, второй налево и прямо, придешь на станцию Кеннингтон, понял? Сядешь в поезд до Чаринг-Кросс, вторая остановка, а Ватерлоо первая; на Чаринг-Кросс пересядешь, понял, на кольцевую линию. Вестминстер, Сент-Джеймсский парк, потом твоя, понял? И всего наилучшего, и без всяких обид. — Потрепал Эндерби по левому плечу и снова зашел в общественный бар.

Эндерби еще хватал ртом воздух. Подобных вещей не случалось с ним со студенческих лет, когда его в пабе однажды побили пианист с приятелем за дьявольскую саркастичность по поводу псевдомузыки, исполнявшейся пианистом в пивной. Эндерби глоток за глотком наполнил кашлявшие легкие, потом призадумался, хочет ли в самом деле стошнить. В данный момент подумал, что нет. Удар в живот еще горел, дымился; название ЛОНДОН мерцало страшными пламенными языками, как на афише какого-то фильма про девушек по вызову или про конец света. Он видел себя в безопасности в своей уборной, работавшего над стихами. Больше никогда. Больше никогда, никогда. Женские институты. Золотые медали. Лондонские пабы. Капканы, расставленные на бедного Эндерби, силки, ожидающие, когда он пустится в путь.

Он без особых трудов добрался до станции Кеннингтон и приобрел билет до Виктории. Сидя в поезде подземки напротив косоглазого мужчины, который разговаривал по-шотландски с благодушным терьером, устроившимся у него на коленях, Эндерби чувствовал себя на палубе, понимая, что скоро придется стрелой мчаться к поручням. Ему почудилось, будто дальше по той стороне, где сидел он, два жевавших резинку тинейджера обсуждают пьесу Кальдерона. Напрягся, прислушался, чуть не свалился на правое ухо. На Ватерлоо точно слышал, как шотландец со страбизмом сказал псу: «Утро ясное». В желудке у Эндерби бил барабан и трубила труба; здесь надо, наверно, признать поражение, выйти, стошнить в пожарное ведро. Слишком поздно. Поезд и время строем двинулись от Ватерлоо, под реку; слава богу, вот и Чаринг-Кросс. Кроссоглазый мужчина тоже вышел, с терьером.

— Принял глоточек, — конфиденциально поведал он Эндерби и направился на линию Бейкер-лоо; пес семенил следом лапками, толстозадый, с веселым хвостом. Тут Эндерби себя почувствовал решительно плохо и запутался. У него сложилось ошибочное впечатление, будто с южной платформы вот этой вот Северной линии его доставят куда надо. Доковылял и сел на скамейку. Плакат поперек колеи изображал мужчину, пившего на открытом воздухе молоко, с красивым мускулистым горлом, напрягшимся жилами при энергичных глотках. Рядом клеевой краской нарисован уверенный в себе молодой человек, боровшийся с приятной девушкой за кусок пирога с мясным экстрактом; рисунок оживлен смехом и облачками пара. Рядом рыжий ребенок-макроцефал радостно тянет: «Ооооооо!» — щеку его оттопыривает кусок супер-сливочной ириски. Эндерби рыгнул, но память подсказала пьяное четверостишие, написанное им в пьяной молодости:

Оно отбросило нынешнюю тошноту в прошлое и вдобавок обезличило. Утешительное искусство. И вот далекий Минотавр ревом поезда подземки насторожил других ожидавших на той платформе. Какой-то мужчина сложил вечернюю газету, сунул в боковой карман пальто. «Поэт требует честной игры», — прочел Эндерби. В тот день поэты вышли на поле. С грохотом вылетевший на открытое место поезд подземки принес дивный порыв арктического воздуха, пошедшего на пользу Эндерби. Он стоял с головокружением, но с железной решимостью доехать до Виктории, в своем шальном состоянии представляя вокзал некой очень большой и желанной уборной со взрывами и сернистым водородом. Широко расставил ноги перед еще неоткрывшейся двустворчатой дверью вагона, стараясь утихомирить беспокойную платформу, пока ожидавшие выхода пассажиры стояли, словно вызванные под занавес на поклон. Потом, когда двери открылись и оттуда хлынули пассажиры, Эндерби обуяли папические сомнения.

— Это, — крикнул он, — поезд до Виктории? — Многие выходившие по-английски не говорили, делали виноватые жесты, но холодный женский голос сказал: