Александр Михайлов - Дао настоящего менеджера

— Наверное, мы, что-то не понимаем, — вежливо сказал серб.

— Наверное, — поддакнул я и не утерпев, краем глаза снова заглянул за штору. Я увидел, убегающего со всех ног украинского поэта и музыканта с остатками гитары на голове. Ну, это ничего — главное, что живой. Берсерка Каманцева нигде видно не было. Может Женька просто хохлов из Днепропетровска не любит? За что он, интересно, его так?

— Жулик это, — объяснила та самая страшненькая официантка, с которой флиртовал Каманцев перед отбытием. Она каким-то образом оказалась рядом с моим столиком, — в доверие втирается, а потом людей обворовывает.

— Откуда ви знаете, Елена? — удивился Войнович.

— Жека сам мне позавчера утром рассказал…, - тут она запнулась, — короче, не важно, когда, — девица ещё больше смешалась и покраснела, — короче это вообще не важно. А только он злой был — не описать. Этот тип к ним ночевать один раз попросился, типа свой, музыкант, а утром пропал.

— Видимо, не просто пропал, — я вспомнил Женькин боевой клич, — а с чем-то ценным и дорогим его душе?

— Ну, как, ценным, — простодушно сказала официантка, перестав краснеть, — у кого одежда пропала, по мелочи там ещё. А у Жеки он гитару стырил, похоже, эту самую.

— И валенки, — добавил я, представив, какой гнев испытывает до сих пор их владелец, — но в любом случае гитара не пошла ему впрок.

— Это как-то нецивилизованно, — вежливо сказал серб.

— Зато очень действенно, — заметил я.

— Будет теперь знать, — добавила официантка.

На этом мы и все согласились.

Голос в телефонной трубке был знакомый и слегка угрожающий:

— Алексей, вы должны отгрузить груз не позднее двадцать первого декабря, как прописано в договоре.

«Отгрузить груз». Кто их там, интересно, в Москве русскому языку обучал и литературе? А ещё в бизнес лезут. Я грустно смотрел на двадцатидюймовый экран своего компьютерного монитора. На всех двадцати его дюймах была печальная неопределённость. А в нижнем правом углу экрана эта неопределённость переходила, как выразился бы Рашид, в конкретную жопу. Там высвечивалась сегодняшняя дата, а именно — декабрь, тринадцатое. Всё бы ничего, да вот только и мне груз не пришёл, из которого я должен был, как Бог за семь дней, сотворить обещанное москвичам кокаинистам. Ну, не могут никак мои китайцы отправку сделать и всё тут. Вот, Люська опять пишет, что у них задержка. И что тогда я буду в состоянии отправить Андрею и Виктору Геннадьевичу двадцать первого декабря? Изделия сибирских народных промыслов?

— Андрей, мы сделаем всё, что в наших силах, — я из всех сил пытался придать своему голосу оптимизм.

— Сделаете? — насторожился москвич, — а вы что ещё и не начинали?

— Делаем, конечно, делаем — тут же поправился я, — и… и будем делать.

— Я напоминаю вам, — голос Андрея стал совсем холодным, как жидкий гелий, — что штрафы за срыв сроков прописаны в контракте весьма серьёзные. И поверьте, с виновных мы их снимать умеем.

Слово «виновных», мне не понравилось совершенно, как впрочем, и прозвучавшее перед ним «серьёзные». Хотя, конечно, сам виноват, забыл на радостях, когда подписывал договор с москвичами, что срок исполнения конец декабря, апофеоз транспортного коллапса в нашей стране. Вообще, надо было делать, как в своё время делал Стёпа Маслов. Прибегает, к примеру, к нему в «Планар» клиент после Нового года, где-то уже в середине января, матерится и слюнями разбрызгивается, мол, негодяй Маслов, обещал ему привезти детальки за неделю, а привёз только через месяц. Стёпа же, спокойно, в облаке брызг от слюней клиента, под вопли: «неустойка!», «похороню!», очень рассудительно начинает ему объяснять: да, я обещал вам семь рабочих дней (при этом тщательно подчёркивает слово «рабочих») и на самом деле я своё обещание сдержал. Сами посудите, срок в итоге получился месяц. Но! Вычитаем из него НЕрабочие дни, — и Маслов начинает загибать одну за другой свои пальцы похожие сардельки; — десять дней новогодних каникул, тридцатого и тридцать первого декабря мы тоже не работали, далее, в прошедшем месяце случилось четыре субботы и четыре воскресенья, которые тоже не являются буднями. И так далее.

Если Степе не хватало этих временных растяжений, то он прибавлял, вернее, вычитал ещё Рождество у буржуев — с двадцать пятого по двадцать седьмое декабря и даже иногда включал в расчёты Старый Новый год. Клиент же, подавленный рассудительным голосом Стёпы, каким тот нёс свой бред и загнутыми Степиными сардельками, уже и не спрашивал, а какое собственно отношение к обсуждаемому вопросу имеют католические праздники, а также, в общем-то, воскресенья и субботы.