Сергей Аман - Сирень под пеплом

* * *

Споры - вечны. Жизнь - коротка.

Вот и Млечный путь на века

лег вопросом в черной ночи.

Лег без спросу. Лег и молчит.

Чтобы высветлить суть основ,

обойдемся и мы без слов.

Женщине

Там, где я тебя искал,

не везло мне, глупому.

От лопатки до соска

душу не нащупаешь.

Будет время - я пойму,

что ж так с бабой маешься:

красота равна уму -

вот и ошибаешься.

Но ни уму, ни красоте

не доверил душу я -

только звезды в пустоте

слушаю и слушаю.

Ем картошку в кожуре

водку пью и кашляю.

Небо корчит рожи мне

глупые и страшные.

* * *

В последний вечер

навестит лишь мышь.

Ты даже сдуру мне

не позвонишь.

Он спросит:"Брат, чему ты рад?" - и я отвечу: "Я выпить рад с тобою, брат, за нашу встречу. Свершим обряд, как прежде, брат. Что там в бутылке? Годы летят, годы летят, да не в копилку."

"И все же, брат, чему ты рад?" - он горбит плечи. "Я выпить рад с тобою, брат, к чему нам речи? Мне опротивели слова о долге вечном, отяжелела голова от слов беспечных."

"И все же, брат, чему ты рад?" Ну что за встреча! "Я выпить рад с тобою, брат, еще не вечер." Кто демократ, кто ретроград - покажет время. Мораль проста, бутыль пуста и ломит темя...

Поэма

Он.

Я подарил ей россыпи стихов,

а ей был нужен лишь букет цветов.

Она.

Я так любила свежие цветы,

но их унес из моей жизни ты.

О них.

Поэты с женщинами наравне

владеют тайнами, которых нет.

Июнь

Неравнодушен я к июню.

В июне нравятся слова.

И равноценны поцелую

лягушек гвалт или трава.

Вот и август

Вот и август. Звезды мелки.

Не видать во тьме ни зги.

Вид летающей тарелки

осенит мои мозги?

Только лай собаки дальний

или кошки тошный вой.

Как же жить с исповедальной

алкогольной головой?

А теперь ты вошла в меня... В состоянии подзабытом я сижу посреди хламья, называющегося бытом. Ни понять, ни унять. И я, всё учащий себя привычке доводить до конца дела, подбираю слова к отмычкам на цветастых полах халата... Мы хотели друг друга когда-то. вата. Девять лет я копил осадок, но и знать не хотел о том, что он копится. И подспудно сознавал, что почти подсудно и тебе признаваться в нём... Я приехал. Вхожу в твой дом.

В полутёмной затхлости комнат строй вещей неразборчиво сомкнут, знаменуя нажитый уют. В летний зной тут прохладно и душно. Я сижу, понимая натужно: и меня здесь забыто ждут...

Разлетелись полы халата. Пляшет в зеркале прикроватном то, что в разных глазах зовут то ли похотью, то ли страстью, то ли опытом, то ли счастьем, но не стоит названья тут, потому что, в стекло дыша, вижу в зеркале запотелом, как стремится к душе душа, спотыкаясь о тело телом.

Жарким майским полднем шагает по деревенской улице солдат. На парадной форме значки воинские сияют, в руке чемоданчик дембельский качается, из-под фуражки пот крупными каплями выползает. Весел, доволен солдат: идет широким шагом, улыбается, дружкам, что его окружили да еле за ним поспевают, отвечает что-то, здоровается направо и налево, земляков приветствует.

А уж навстречу мать бежит, размахивая руками, простоволосая, стоит у калитки дома отец, степенно поджидая сына, улыбается в жесткие усы. Молва, знать, до семьи раньше сына добралась. Отдает солдат ближайшему парню чемоданчик, обнимает мать, у которой слезы текут да руки дрожат, слова через комок в горле проталкивает, целует мокрые губы, что в то время исцеловали все его лицо, дальше идут толпою.

И вот подходят к родителю. Солдат выпускает плечо матери, становится напротив отца. Смотрят они друг другу в глаза, правые руки протягивают, а левыми вдруг сгребают широкие спины и сливаются в объятии, щеками прижавшись. А с другого края деревни несется с дикими криками младший братишка, брату на грудь кидается, вертится вьюном среди ног взрослых. Малышка-сестренка, брошенная без присмотра дома, плачет-заливается. Солнце печет, слезы текут, шутки, смех, причитания матери...

Но вот и в доме все. Мать хлопочет, на стол собирает, отец куда-то вышел. Прохладно в комнатах. Сидит солдат, сбросив мундир и фуражку, на стуле, братишка за ногу его уцепился, кругом дружки расположились. Разговор продолжают.