Герман Кох - Размышляя о Брюсе Кеннеди

— Знаешь, я тут вот что подумал. — Бен, казалось, не слышал, что она сказала, его мысли шли своим чередом. — В воскресенье на премьере не обойдется без всякой там возни, ты же знаешь. Я подумал, может, куда-нибудь сходим вдвоем, посидим. Скажем, в итальянский ресторанчик на Йордаане. Только ты и я.

Мириам услышала слово «премьера», и у нее снова закололо сердце. Когда-то, десять лет назад, она трепетно дожидалась дня премьеры, но в последнее время каждая премьера становилась для нее истинным испытанием — все эти приглашенные с бокалами в руках, разговоры по поводу только что просмотренного.

Премьера нового фильма Бернарда Венгера состоится в портовой зоне на западе города, в одном из кинотеатров, который специализировался на показе отечественных фильмов и так называемых «ответственных» детских фильмов датского или норвежского производства, на которые детей можно затащить разве что силком. Загадочная система государственных субсидий позволяла крутить здесь нидерландские фильмы минимум восемь недель, и никого не трогало, есть кто-нибудь в зале или нет. Мириам вспомнила, как однажды пришла в тот самый кинотеатр на премьеру фильма одного из друзей Бена, документалиста. В зале сидело ровным счетом шесть человек. Шесть! О чем шла речь, она толком не помнила, что-то о больших семьях в проблемных районах. Как бы там ни было, следить за происходящим на экране не получалось, потому что все полтора часа, что длился фильм, откровенная пустота зала невольно отвлекала от экрана. Будто на день рождения не пришел никто, в мисках перестаивают салаты, а под столами с легкими закусками стоят нетронутые ящики с пивом.

К чести документалиста, он отнесся ко всему с юмором. После показа заказал в баре выпивку и классно разыграл в фойе сцену раздачи интервью журналистам. Только вот Бен подпортил все дело: сначала полез интересоваться, уж не сэкономили ли на представителях прессы, а потом разразился длиннющей нудной тирадой журналу «Голливуд», что, мол, тупоголовые люди, вместо того чтобы смотреть «настоящее качественное кино», не желают «оторвать свои ленивые задницы» от дивана и смотрят футбол или дурацкие игровые шоу.

Мириам уж и глазами, и незаметными сигналами пыталась намекнуть ему, что момент не самый подходящий для поиска причин отсутствия зрительского интереса, однако Бен к тому времени заказал уже пятое пиво, и его было не унять. Прозвучало имя Винсента Ван Гога, и понеслось-поехало: и недопонимание, и отрезанное ухо, и, как итог, музей, носящий его имя.

Именно тогда Мириам впервые заподозрила, что в глубине души муж радуется провалу друга. И жало этой радости таилось за неупомянутыми вещами — по меньшей мере полузаполненный зал — тот же самый! — где полугодом ранее прошла премьера его предпоследнего фильма. Его тон напоминал ей разговор здорового с больным — участливый, но в то же время и покровительственный, успокаивающий и оттого тем более снисходительный.

— Мириам?

Она очнулась от размышлений, а может быть, просто от сна:

— Да?

— Ты так и не сказала, нравится тебе это или нет.

Итальянский ресторанчик, только Бен и она, вдвоем.

— Да-да, конечно. Мне понравилось.

Короткая пауза, и снова:

— Мириам, тебе там не очень одиноко? Я имею в виду, ты там с кем-нибудь разговариваешь, а? Друзей, может, завела?

Ее сознание внезапно прояснилось, она даже сразу сумела сесть прямо в подушках. Да ты знаешь, кто здесь? Вот он, тот самый момент! Брюс Кеннеди… Ей ничего не стоило произнести это имя совершенно запросто, да с какой стати она вообще станет распространяться о мимолетном разговоре у плиты с яичницей?

Но момент ушел, она ничего не сказала.

В следующий миг они попрощались, и Мириам обещала, что завтра непременно позвонит детям после школы.

Позднее она не могла вспомнить причину своего пробуждения, в открытые двери балкона на потолок падал свет от фонарей по периметру бассейна.

Сердце тяжело колотилось в груди, губы пересохли, растрескались и болели даже от прикосновения языка. Она спустила ноги на пол, села на край кровати. Встала со стоном. С полдороги к балкону вернулась, вся дрожа, накинула на себя простыню. Босыми ногами ступила на холодную балконную плитку.

Он сидел на лесенке вышки, рассеянный свет фонаря лишь частично освещал его фигуру, вспыхивающий по временам огонек сигареты выхватывал из темноты лицо.

Если поднимет голову, он увидит голую женщину, закутанную в простыню. Она не знала, хочется ли ей, чтобы он взглянул в ее сторону. Не знала, хорошо ли для нее, если Брюс Кеннеди увидит ее в белой простыне, или же он просто решит, что имеет дело с весьма озабоченной нимфоманкой средних лет.