Герман Кох - Размышляя о Брюсе Кеннеди

— Полагаю, мои фильмы тоже вызывают у тебя усмешку? — Он снова открыл глаза. — Все мои фильмы до сих пор вызывали у тебя усмешку, но ты щадил меня и не говорил мне это прямо в лицо?

Нижняя губа у него задрожала — Мириам не удивилась бы, если бы он расплакался.

Стан откинулся на стуле и широко развел руками:

— Помилуй, Бен. Ты же мой друг. А к фильмам друзей относишься иначе. Трудновато разделить эти вещи.

— Прошу прощения. — Бен поднялся, поморгал глазами, Мириам видела, слез в них не было. Интересно, заметил ли Стан. — Мне надо отойти.

Бен нетвердой походкой двинулся в сторону туалетов, задевая по пути стулья и столы.

— Господи, опять, — сказал Стан. — Ну почему я не умею придержать язык? — Он выдернул из-за ворота салфетку, разгладил ее на коленях, положил на стол.

Мириам хотела сказать, что дело не в нем и что Бен, стоит ему перебрать, всегда начинает дурить и вести себя по-детски, только она не знала точно, когда началось ребяческое поведение: когда он опьянел или когда он разом опрокинул в себя стакан.

Не обращайте внимания, хотелось ей сказать . Он всегда такой. Он очень ценит вашу дружбу .

Но она промолчала. Смотрела на Стана Фоортхейзена. Стэнли Форбса . И думала о жизни — о собственной жизни, — как бы все сложилось, будь она замужем за человеком, которому хватило бы мужества сжечь за собой все мосты и переехать в другую страну.

В интервью у бассейна Стан еще играл роль преуспевающего режиссера. Теперь же он был преуспевающим режиссером, пусть и не с такими фильмами, которые нравятся нидерландскому зрителю. Она вспомнила один документальный фильм про Стэнли Форбса на съемочной площадке, за работой над одним из фильмов. Он был в выпендрежной камуфляжной куртке и черной ковбойской шляпе с широкими полями. Ему это необходимо, чтобы стать Стэнли Форбсом, так ей казалось тогда. Чтобы верить в Стэнли Форбса.

— Знаете, в чем корень всех проблем? Здесь, в Нидерландах? — Стан глубоко вздохнул и посмотрел на Мириам.

Впервые за весь вечер она присмотрелась к его одежде. Белая фирменная сорочка и темно-серый полотняный пиджак. Отнюдь не форменная одежда человека, который пытается быть другим, — в более поздних репортажах со съемок других его фильмов исчезли и камуфляж, и ковбойская шляпа, припомнила Мириам.

— Это то, что здесь я за все должен просить прощения, — продолжал он. — Буквально за все. И что мне почти всегда становится совестно. Вот как только что, когда девчушки подошли за автографом. Я готов сквозь землю провалиться. Я ведь вижу вас обоих, Бена во всяком случае, и читаю на ваших лицах: господи, он же ног под собой не чует! Воображает, что он — величина! Но я-то вовсе так не думаю. В общем, в глубине души мне ой как нравится наслаждаться мыслью, что я до некоторой степени знаменитость. Но в Нидерландах это словно бы под запретом. В Америке люди подходят к тебе, благодарят за фильмы. В Америке тебе незачем стыдиться, что ты умеешь делать кино лучше, чем сантехник. И тот же сантехник жмет тебе руку и благодарит за доставленное удовольствие.

Он покачал головой и виновато улыбнулся Мириам.

— Извини, если я тут несу околесицу. Но порой это меня просто достает. Здешняя скучища. Однако все забывается, когда долго отсутствуешь.

Мириам хотела что-нибудь сказать — хотела сказать Стану, что ей нравится его пиджак, что он ему очень идет, но тут она увидела в конце зала Бена, тот выходил из туалета. Казалось, он позабыл, где их столик, потому что сначала долго озирался по сторонам, а потом двинулся к бару.

— Пожалуй, самое удивительное, что я приезжаю и никто ничего не говорит. — Стан подлил себе белого вина. — Поначалу я как-то не замечал, но когда стал присматриваться, то мне это показалось странным.

Тем временем Бен добрался до бара. Мириам почувствовала внутри волну бессильного гнева, когда увидела, как муж подзывает барменшу.

— Вам не скучно?

— Нисколько, — быстро ответила Мириам. Она заметила, что Стан проследил ее взгляд, но явно не понял, на кого она смотрела.

— Видите ли, я вовсе не жду комплиментов, — продолжил он. — Или признания. Все это давно позади. Странно только, что никто не говорит ни слова. Все мои однокашники, люди из нидерландского мира кино, смотрят на меня с ухмылочкой. Никто и никогда не заговаривает об Америке, моем отъезде или о моих фильмах, да, тем более о моих фильмах. Весьма удивительное молчание, чем-то напоминающее ситуацию с смертельно больным. Не говоришь — значит, этого нет. Повторяю, мне не нужно, чтобы меня похлопывали по плечу, не об этом речь, но было бы естественнее, если бы кто-нибудь из здешних киношников, с кем я учился, сказал: «Знаешь, Стан, снимаю шляпу, ты все же это сделал, без гроша уехал в Америку и там добился успеха. И нам бы всем этого хотелось, честно говоря».