Григорий Трубачев - Рассказы

Сентябрь 1997 года. Село Чернолесское Ставропольского края.

Снабженец АО «Станлит» Ванька Сухачев, побывав на рынке и увидев ее, белоснежную, решил на зиму насолить капусты. Кадушку он год назад нашел на чердаке дома, подлежащего сносу. Осмотрев ее, решил подремонтировать. Сбив крайний обруч, очистив его от ржавчины, набил снова. Сбивая второй, он заметил, что обруч не такой, как все. Гладкий и не покрыт ржавчиной, толще и тяжелее. Протер он его тряпочкой, и обруч засиял желтым цветом, отразив в глазах Ваньки блики электрической лампочки. «Золотой», — подумал Ванька. Прикинул вес — не менее полукилограмма. Сердце учащенно забилось. Вот это да! Не было ни гроша — и вдруг алтын. Что делать? Сдать государству и получить законные двадцать пять или продать нелегально? Надо подумать. Он завернул обруч в тряпку, спрятал. Вечером, когда они с женой легли спать, Ванька шепотом сказал: «Знаешь, я нашел обруч». — «Какой?» — «Золотой. Со старой кадки сбил». — «А где ты ее взял?» — «Какая тебе разница, где, что, когда. Вот лежи и думай, сдать государству или нелегально продать». Он замолчал и долго думал, как поступить. «Вань, а Вань», — первой не выдержала молчание жена. — «Ну, что тебе?» — «Я думаю, надо сдать государству. А вдруг кто узнает». — «Да ты первая и растреплешься. По секрету всему свету». — «Лучше бы и не говорил. Это при Советской власти было строго, а сейчас все воруют, а те, кто у власти, так больше всех. Посмотри, каких коттеджей настроили. На трудовые не построишь. Понимаешь, если продать, даже по минимальной, это тысяч пятьдесят будет. Откроем ларь. Вон Баранниковы открыли на рынке ларь и уже по новой машине себе и зятьям купили. А она так разъелась на дармовых харчах, что в дверь только боком и просовывается. Вот что такое рыночная экономика. А мне бы шубу, Вань, а?» — «Вначале ларек, а уж потом, когда появятся денежки, можно будет и о шубе подумать. Бросишь работать, будешь торговать. Вначале сигаретами, жвачкой, кое-чем еще по мелочи. Приобретем свой транспорт, а с ним проще будет разворачиваться». Так они и уснули с радостной надеждой на успех. Утром Ванька пошел к знаковому армянину. «Чем проще, тем сложней, — сказал армянин. — Вполне возможно, что обруч золотой. Я помогу тебе найти покупателя». Мечтая о будущем богатстве, Ванька, как на крыльях, летел по заводоуправлению. Он даже с каким-то пренебрежением стал относиться к своим сослуживцам. Дома с женой до одурения строили планы, всякий раз напоминая друг другу: «Ты ж смотри, никому!» Через неделю пришел невзрачный мужичок и тихо сказал: «Я от Сергея. Надо посмотреть». Он долго вертел обруч в руках, а потом достал маленький пузырек и осторожно помазал содержимым участок обруча. Через несколько минут сказал: «Не золото, видишь, потемнело». Повернулся и ушел. «Дурак думкой богатеет», — сказал Ванька и пошел в подвал ладить кадку.

Январь 1996 года.

Опираясь на палочку, по городу медленно шел старый человек. Его полусогнутая фигура, изношенный плащ, истоптанные, незашнурованные ботинки, брюки, заправленные в носки, седые, торчащие из допотопной ушанки волосы невольно бросались в глаза прохожим. Через плечо на веревочке — наполовину наполненная, видавшая виды дерматиновая сумка. Он изредка останавливался, тяжело вздыхал, поднимая к небу глаза, затем с полнейшим безразличием смотрел на прохожих. Миновав магазин «Ветеран», свернул вправо, на улицу Свердлова. В это же время на улице Ленина случайно, у газетного киоска встретились два школьных товарища: Паша (бизнесмен из Краснодара) и Виктор (кандидат медицинских наук, руководитель акционерного общества из Москвы). Они тихо вели беседу, ждали открытия киоска. Старик вышел на улицу Ленина. Его быстрый взгляд скользнул по молодым парням. Когда он прошел мимо них и свернул налево, Павлик растерянно сказал Виктору: «Не может быть! Неужели это он?»

— «Кто?» — спросил Виктор.

— «Да наш классный — Николай Дмитриевич!»

Услышав свое имя, старик остановился, медленно повернулся, глянул на ребят и пошел дальше. «Он! Конечно он! — чуть не закричал Павлик. — Только он, и никто другой, может так смотреть». Этот колючий, обжигающий взгляд был знаком им еще со школьной скамьи. Открылся киоск, они быстро купили газеты и отошли в сторону. «Боже великий! В моем сознании не укладывается. Такой человек, как наш классный, и вдруг скатился до такой постыдной нищеты. Сколько же прошло времени, как мы расстались со школой? — задал вопрос Павлик. И, подумав, сам же ответил: — Девятнадцать. А кажется, это было вчера. Ты хоть помнишь, как он пришел к нам в класс?» — «Конечно, — ответил Виктор. — Мы тогда не очень хорошо его встретили, особенно я. Не в меру злословил, острил, пытаясь показать себя эрудитом. А как он метко и четко парировал все мои дерзости. Ты только вдумайся, Паша, ведь он, словно наседка, возился с нами целых пять лет. Какой это был учитель! Никогда не повышал голоса, никогда не ругал, не читал морали, зато мог так посмотреть, что, казалось, все внутренности шевелятся. А как искусно он вел уроки, в классе стояла мертвая тишина. Его и любили, и боялись. Это настоящий интеллигент-педант, образец культуры и вежливости. Всегда подтянут, аккуратен. Одним словом, пример для подражания. А помнишь, после выпускного мы всем классом провожали его домой? У него, кажется, была единственная дочь. Жена тоже педагог. Ты хоть раз был у него после окончания школы?» — «Нет». — «А ты?» — «Я тоже нет. Какие же мы неблагодарные свиньи. Наверное, и остальные так же». «Сделаем так, — сказал Паша. — Я бы пошел с тобой, но мне стыдно, боюсь, он меня узнает. Уж слишком часто я допекал его своими наглостями. Вот тебе триста рублей. Сейчас пойдешь, точно удостоверишься, что это действительно он».