Александр Казанцев - Школа любви

Еще на подходе к нему услыхал в тиши замершей на ночь гостиницы плачущий голос Ксюши:

— Ну, подумай, какой Костя? Кто он, Костя, зачем?.. Да кто он вообще такой?.. Нету его, нету!..

Быть может, как раз за тем, чтобы доказать свое существование, я не повернул назад, а постучал в дверь. Молча отдал ключ тоже молчащему Саше Аристову.

Когда, возвращаясь, проходил мимо заспанной дежурной по этажу, та злобно зашипела на меня:

— Ну, люди вы или кто?.. Напились и мотаются туда-сюда, места не знают!.. Люди вы или кто?!

— Я никто! — ответил я, не останавливаясь. — Меня нету.

А действительно, кто он такой, этот Костя? Да нету его, нету!.. Нету?.. Так почему же так болит? Почему так стыдно, так мерзко?..

Я — не знаю любви?

Мне даже понимать ее нечем?

Страшно, если так…

Ночью мело, сильно мело — быть может, последняя предвесенняя метель.

Так мне было паскудно — уснуть не мог.

Думал о том, что я один в этом чужом городе.

Что метет кругом, все смешалось…

Что завтра непременно в пух и прах разобьют мою пьесу, выспятся на ней, вытрут об нее и об меня ноги…

Что тяжело мне будет завтра встретить Ксюшу…

Что я плохой, ужасно скверный…

Что диковинным образом уживаются во мне тяга к чистому, возвышенному, этакий романтический идеализм и жалкая мерзость каких-то поступков и помыслов…

Что тьма кругом…

Но есть ведь свет, есть, был, по крайней мере!..

Как тошно, что я здесь один…

Ну, и где они теперь, два моих «дополнительных» Я ?.. Где предбытники мои — Овидий и Лот?.. Ку-ку!.. Никого нет рядом — один я здесь…

Здесь? Только ли?.. Разобраться — так у меня близких людей почти не осталось, и настоящих друзей почти нет. Есть приятели, собутыльники, единомышленники, собратья по перу, со-перники … Настоящий друг только Елена, так ведь и ее уже предавал, и чуть было вновь не предал недавно. Жена — друг. И все…

Нет, все-таки один настоящий друг у меня, слава Богу, есть: равно обделенный везеньем и плотью Вовка Антух, тридцатитрехлетний холостяк, регулярно уходящий в беспросветные запои. Невелик он ростом, сух, как прокаленная солнцем прибрежная коряжинка. И лицом-то в красавцы не вышел, зубы передние вдобавок в какой-то драке выбиты, а на протезы денег нет… При всем том, много, возвышенно, страстно и печально пишет в стихах о любви. А знает ли он ее? По крайней мере, его женщины я не знаю. Быть может, от одиночества как раз он и потянулся ко мне, считает меня явно не тем, кто я есть, видит во мне лишь одно из трех Я — лучшее… Потому, значит, и его в полном смысле другом считать не могу.

И все же если бы в моем мрачном номере в ту ночь каким-то чудом появился Вовка — это было бы спасение!.. Так ведь он далеко, за добрую (нет, злую!) тысячу заметеленных верст.

От горечи хмель мой совершенно прошел. В тоске, стыдобе и безысходности достал я из сумки мятые листки — едва начатое перед самым отъездом стихотворение, другу посвященное: «Ах, как метет сегодня ночью!/ Меня одно теперь спасет, / Что Вовка Антух в шубе волчьей/ Придет и водку принесет…» Сам пошел по листку карандаш…

Что ж, прощай, драматургия, прощай, театр, прощай, Афоня (кстати, ты вряд ли еще появишься в моем повествовании), прощай, Ксюша! Прощай и прости, спасибо тебе, забудь все напрочь — что было, чего не было, забудь — не оглядывайся на то, случившееся, увы, и не случившееся, к счастью, не оглядывайся, умоляю!.. Хотя ты, оглянувшись, и не превратишься в соляной столп, как жена моего непутевого предбытника Лота. Это я еще сколько раз окаменею, оглянувшись!..

Что ж, вперед без оглядки!

Вперед, к безрадостному и, очень даже может быть, постыдному финалу. Вперед!..

Говоря «вперед», замечаю, однако, что записки мои как бы пробуксовывают. Это уже и меня раздражает, а еще больше должно раздражать читателя, если, конечно, таковой найдется, в чем я очень сомневаюсь…

Хорошее устройство есть у видеомагнитофона — дистанционное управление. Кнопочку на пульте нажимаешь — и пропускаешь, ускоряя, ненужное. А потребуется вникнуть — опять же кнопочкой восстанавливаешь нормальный ход ленты, нормальное течение запечатленной на ней жизни. Ну а вглядеться захочешь — можно и приостановить кадр. Отличное устройство…

Мне бы такое, чтобы управлять течением своей жизни, верней, памятью! Тогда бы тягостные минуты и дни ускорил до эффекта комичности. Да нет такого устройства…

А вот в повествовании своем попытаюсь использовать этот принцип «дистанционного управления»: захочу — ускорю ход событий, а то и вовсе добьюсь размазывающей скорости, чтобы кое-что пропустить, захочу — нарушу последовательность событий, вернусь назад…