Александр Казанцев - Школа любви

— Не умею я по начальству ходить… — тускло и тонко отозвался отец, в голосе его была какая-то, чуть ли не детская, досада-обида на себя, на меня.

А и верно — не умеет. Уж это я помню. И квартиру-то новую, более просторную, после приезда стариков-хохлов не он выбивал — мама.

— Тогда вот что: задиктуй мне вечером телефоны ваших «шишек», и советских, и партийных, — попросил, чуть ли не потребовал я. — Буду отсюда названивать, договариваться. А если что, сразу прилечу, полгорода на уши поставлю!..

Вряд ли утешил я отца экспрессией своей, да и себя-то подбодрил лишь на мгновение. Скоро вновь вонзилось в меня пикой: «Это я убиваю ее своей подлостью!..» И представилось мне, что подлость моя ударила маму, как тот меловой камень, когда-то в детстве брошенный мной с орликовской Белой горы. Только еще сильней, куда страшнее…

Каюсь. Грешен. Вся вина на мне. Хотя ох как хочется, покаянно на колени падая, тюфяки оправданий расстелить!.. И ведь мог бы упирать на то, что жена друга, мол, когда-то, в студенческие еще времена, была тайно увлечена мной. Гораздо позже, замужней уже будучи, не упускала случая сказать Елене: «Если б ты не опередила, Костя бы мой был». Но я-то хорош гусь!..

Это была не первая моя измена Елене, на этот счет я не очень-то терзался, поскольку грешки свои изменами в полном смысле слова не считал: во-первых, полагал, такие завихрения только освежают мои чувства к жене, иначе как бы знал, что она других лучше; во-вторых, поэту, считал и, увы, считаю, быть идеальным супругом вообще противопоказано — утонет любой дар в семейной рутине; в-третьих, уверен был, это еще чуть ли не с подросткового возраста втемяшилось, что подарить, пусть ненадолго, счастье или просто радость жаждущей того женщине для мужчины если не доблесть, то и не падение… Куда большая гадость в том, что в «шурах-мурах» с чужой женой распаляла меня шалая мысль о торжестве своем над незадачливым другом. Ну, по всем, дескать, статьям обошел!..

Да, я подл, гадок, но не настолько же, чтоб раскаяния не знать. А за раскаянием мысль пронзила: «Не переживет мама, если узнает о подлости моей».

Звонок сестры пришелся на очень неподходящий день. (Хотя какой же день для вести такой — подходящий?) Вечером я должен был участвовать, причем «первой скрипкой», в чествовании самой, пожалуй, маститой сибирской писательницы, встретившей, несмотря на бурную и далеко не безоблачную жизнь, свое восьмидесятилетие. Приглашены на литературный вечер гости отовсюду, будет высокое начальство, даже из обкома должны пожаловать. Творческие коллективы готовят поздравления, а я перед звонком Галинки уже завершал стихотворно-спичевые вариации на тему «Аве Мария» (писательница-юбилярша носила это библейское имя). Передвинуть торжества я уже не мог, найти себе подмену — тоже. Потому сказал сестре:

— Сегодня вряд ли смогу вылететь. Но постараюсь!

Галинка только вздохнула.

«А хорошо, что день так забит…» — ястребино мелькнула во мне тень мысли.

Юбиляршу со свитой родни привез на черной «Волге» наш густобровый и медлительно-ласковый водитель Вася. Маститая писательница приехала в длинном до пят ярком халате, делавшим ее еще более высокой, величественной, похожей на седовласую фею. Мне даже на миг поверилось по-детски, что фея эта смогла бы одним словом отвести нависшую надо мной беду, но юбилярша распахнула халат, сняла его, оставшись в не менее богатом, ни разу еще ненадеванном, быть может, импортом костюме, превратилась из волшебницы в заправскую леди, строгому аристократизму которой не соответствовали только ее живое, склонное к пароксизмам лицо да советский орден на груди.

«У мамы такой же!..» — вспомнил я. И явственно, будто на несколько дней вперед заглянул, увидал красную атласную подушечку, на которую этот орден приколот, а рядом две медали да еще и депутатский значок. Такую подушечку, кажется, впереди гроба выносят… От этого видения у меня защипало глаза и комок встал в горле. (Мало того, что иногда преследуют меня картины из прошлых моих жизней, так еще и зрительные прорывы в недалекое будущее случаются.) Я даже тряхнул головой, чтобы видение это прогнать.

Юбилярша недоуменно глянула на меня, видать, рожа моя изрядно вытянулась.

— В чем дело, Костя?

Родственники ее, сын и невестка, как раз в этот момент расстегнули большую сумку и уже выкладывали коньяк, водку, колбасу и другие продукты, ставшие жутким дефицитом.

Вспомнил, что с утра не ел. Но есть и не хотелось, вот глоток бы водки…