Александр Казанцев - Школа любви

Тугой чистый воздух звенел от щебета, свиста, писка ошалевших от радости птах. Много лет не слыхал я таких птичьих концертов, в детстве только, в Зыряновске, когда поднимался чуть свет, тайком от родителей шел с самодельным луком на «охоту» и забывал о ней напрочь, заслушавшись…

Идя через луг, через лес межениновский, поймал я себя на мысли, что далеко не всех птиц узнаю по обличью — тут какие-то и вовсе диковинные расцветки встречаются! — и по голосам узнаю лишь немногих: вот это чибис, лишь он плачет, ликуя, это, кажется, хохлатая свиристель попискивает тоненько, это бекас в пикирующем полете «поет хвостом» — будто ржет вдали конек-горбунок… Ну а это кто так заливается? Не знаю. Стыдоба, а еще писателем зовусь…

На участке мое настроение снова испортилось. Когда мы были здесь осенью, при дележке, тут лес стоял: осины полыхали жарко, сквозили желтизной меж ними березы, а хвоя сосен и елей на их фоне казалась еще темней, строже. Я тогда полный полиэтиленовый пакет опят умудрился даже собрать за несколько минут… Знал, конечно, что лес этот теперь обречен, но надеялся, что не будет тронута хотя бы чета огромных елей у проселочной дороги, уже за границей участка…

Обе ели уничтожены были варварски. Одну, похоже, с кабины бульдозера спиливали бензопилой, потом ножом того же бульдозера комель выкорчевали и оттолкали за дорогу — там он и встал под углом к земле, будто гигантская пушка — в два обхвата стволище, не меньше. Другую ель, чуть потоньше, ближе к земле спилили, а пень бульдозером лишь опрокинули, задрали, в нарушение природной интимности безобразно обнажив кривые мощные корни. А на участке моем таких пней полувывороченных — десятка два, если не три, да еще завалы коряг, сучьев, веток — жуткая картина. Вряд ли здесь трезвые орудовали, а то ведь, как ни будь они черствы, все равно бы дрогнуло сердце.

Однако, как ни пьяны были, а весь строевой лес повывезли: корысть в вине не тонет…

Да черт с ними, с бревнами, подумал я, строить все равно ничего не собираюсь, а вот зачем они все так испохабили тут?..

Над участками, похожими на поле жесточайшего побоища, с надрывной печалью кричали чибисы, и мне заплакать даже захотелось. Потом злость взяла, сердито повернулся к Елене:

— Ну вот — твоя затея! Ради жалкого пучка редиски такая тут красота загублена!

Сказал — и сразу пожалел. Губы Елены подрагивали, глаза жалостливо щурились. Никак не меньше моего потрясена и огорчена она была.

Все-таки слишком часто я несправедлив к ней…

Шуткой пытаясь замять свою несправедливость, бездарно перефразировал Маяковского: «Через четыре года здесь будет пышный сад!..» А сам подумал: черта с два, четыре года здесь только завалы расчищать!

— Мы с тобой, Костя, будто первопоселенцы Сибири, — улыбнулась Елена, благодарная все же моей неуклюжей шутке. — С какого конца начнем?

— А хоть с какого — конца не видно! — это сказал я уже не сердито, бодро даже, вдруг ощутив, что руки просят работы, повинуясь мозговому импульсу, порожденному почти безотчетным желанием как можно скорее сделать хоть что-то, чтобы не так безобразен был вид варварски испоганенной местности.

Настроение мое поднялось и от шустрых лучей раннемайского солнца, и от гвалта ошалевших в любовной истоме птиц, даже крики чибисов не казались уже столь надрывными. А когда запалили мы высоченную кучу древесного сора, и вовсе весело мне стало, детство вспомнилось, костры на пустых зыряновских огородах…

На расчищенном пятачке вскопал я землю под первые грядки. Тяжелая работа не злила — разогревала, вот и разделся, копая, по пояс, мышцы мои бугрились от напряжения, и мне было приятно ловить частые взгляды Елены, слова ее недавние вспоминались: «Мы с тобой, как первопоселенцы Сибири…» Нечто мощно-дремучее, сугубо мужичье, клубилось во мне…

А когда Елена стала проводить щепочкой ровные поперечные бороздки на грядках и, низко нагнувшись, упрятывать в них загодя припасенные семена редиски, петрушки, укропа — уж тут я отбросил лопату, не в силах сдерживаться, повернул к себе чумазое от сажи и лесного подзола лицо Елены и к губам припал порывисто.

— Тебе голову напекло, Костя? — радостно и в то же время грустновато засмеялась она. — Люди ведь кругом! Учительницы из нашей школы, ученики…

Да, не одни мы были. Наш дачный кооператив «Пчелка» — учительский. (Елена к тому времени уже лет семь как из института ушла, преподавала физику в школе). На соседних участках вовсю кипела работа — нужда толкнула малоимущее учительство к земле. Голоса перепархивали, смех…