Дэвид Митчелл - Лужок Черного Лебедя

Я кивнул.

— Я бельгийка. Такова судьба тихих соседей — нас постоянно путают с шумными соседями, живущими рядом. Смотрите, животное! На газоне. У гераней…

Секунду назад мы наблюдали подрагивание беличьего сердца.

Потом белка исчезла.

— Посмотрите на меня, — сказала мадам Кроммелинк.

— Я смотрю.

— Нет, вы не смотрите. Сядьте здесь.

Я сел на ее скамеечку для ног. (Интересно, может, она держит дворецкого, потому что у нее больные ноги?)

— О’кей.

— Не прячьтесь за своим «о’кей». Ближе. Я не откусываю мальчикам головы. Не на полный желудок. Смотрите.

Есть правило, которое запрещает слишком пристально смотреть людям в лицо. Мадам Кроммелинк приказывала мне его нарушить.

— Смотрите внимательней.

Я учуял пармские фиалки, запахи ткани, амбры и какой-то гнили. Потом случилось нечто пугающее. На месте старухи оказалось Оно. Какофония морщин избороздила отвисшие мешки под глазами и набрякшие веки. Ресницы склеились в шипы. Дельты крохотных красных вен змеями вились по грязно-белым белкам глаз. Зрачки были мутные, как стеклянные шарики, долго пролежавшие в земле. Косметика пылью покрывала кожу мумии. Хрящеватый нос уползал внутрь, в дырку черепа.

— Ты видишь тут красоту? — сказало Оно неправильным голосом.

— Да, — я знал, что по-другому отвечать невежливо.

— Лжец! — Оно отодвинулось и снова превратилось в мадам Кроммелинк. — Тридцать, сорок лет назад — да. Мои родители создали меня привычным образом. Как ваш гончар, который делает красивую вазу. Я выросла в девушку. В зеркалах мои красивые губы говорили моим красивым глазам: «Ты — это я». Мужчины создавали стратегии и битвы, поклонялись и обманывали, жгли деньги на разные экстравагантности, чтобы «завоевать» эту красоту. Мой золотой век.

В дальней комнате застучал молоток.

— Но человеческая красота опадает лист за листом. Начала не замечаешь. Говоришь себе: «Я просто устала» или «Сегодня неудачный день, вот и все». Но после уже не можешь спорить с зеркалом. День за днем, день за днем красота опадает, пока не останется лишь эта vieille sorciére , [37] Старая колдунья ( фр .). что прибегает к зельям косметолога, чтобы воспроизвести дар, данный от рождения. О, люди говорят: «Старики все еще красивы!» Они говорят свысока, они льстят, может быть — хотят себя утешить. Но нет. Корни красоты подгрызает… — мадам Кроммелинк устало поникла на скрипучем троне, — как вы говорите, улитка, которая не имеет дома?

— Слизняк?

— Неутолимый, неуничтожимый слизняк. Куда убрались чертям мои сигареты?

Коробка соскользнула к ее ногам. Я поднял коробку и вручил мадам Кроммелинк.

— Сейчас уходите, — она отвела взгляд. — Вернитесь в следующую субботу, в три часа дня. Я расскажу вам о других причинах неудач вашей поэзии. Или не возвращайтесь. Сто других трудов ждут меня.

Мадам Кроммелинк взяла «Le Grand Meaulnes», нашла нужное место и принялась читать. В ее дыхании послышался присвист, и я подумал, не больна ли она.

— Спасибо…Тогда я…

Я отсидел ноги, и теперь их кололо булавками.

Кажется, для мадам Кроммелинк меня уже не было в солярии.

Пьяные помпоны пчел зависли над лавандой. Пыльная «Вольво» стояла на дорожке, ведущей к дому, и все так же нуждалась в мытье и полировке. Сегодня я опять не сказал маме и папе, куда иду. Рассказать им о мадам Кроммелинк означало бы: 1) необходимость признаться, что Элиот Боливар — это я, 2) двадцать вопросов о ней, на которые я не смогу ответить, так как она для меня — еще не соединенный линиями набор точек, и 3) что мне запретят ей надоедать. Детям нечего делать у старых дам, за исключением теть и бабушек.

Я позвонил в дверь.

Звонку требуется лет сто, чтобы затихнуть в недрах дома священника.

Никого. Может, она вышла погулять?

На прошлой неделе дворецкий пришел быстрее.

Я забарабанил дверным молотком, уверенный, что все напрасно.

Я ехал сюда на велосипеде, крутя педали как бешеный, потому что опаздывал на полчаса. Надо полагать, мадам Кроммелинк — истинный фельдмаршал в вопросах пунктуальности. Похоже, все мои труды были напрасны. Я взял в школьной библиотеке «Старик и море» Хемингуэя — только потому, что мадам Кроммелинк упомянула его имя. (Во вступлении к книге было написано, что, когда эту книгу читали по радио, она доводила американцев до слез. Оказалось, она про то, как какой-то старик поймал гигантскую сардину. Если американцы от такого плачут, они заплачут над чем угодно.) Я растер лаванду в ладонях и понюхал. Лаванда — мой любимый запах, после белой замазки для ошибок и жареной беконной шкурки. Я сел на ступеньку, не очень понимая, куда теперь идти.