Пелам Вудхаус - Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)

— Мистер Муллинер будет очень доволен, — сказала она. — Он прямо-таки свихнулся на Празднике урожая.

— Р-ры, — сказал Джо Бимиш. — Хороший он человек, мистер Муллинер.

— И удачливый, — добавила Мэртл. — Вы слышали, как ему повезло? Какой-то покойный Водосток взял да и завещал ему пять кусков.

— Ух! Это точно?

— Вообще-то да. Альбом с марками, который стоит пять тысяч. Вы же знаете, как дорого стоят редкие марки. Коллекция моего дяди, к примеру, в десять раз дороже. Вот почему у нас в доме полно всякой сигнализации против грабителей.

Лицо Джо Бимиша как-то странно исказилось.

— Про эти самые сигнализации я слышал.

— А вот у священника в доме никакой сигнализации нет, и, говоря между нами, Джо, это меня тревожит. Видите ли, мистер Муллинер ведь хранит свои марки именно там.

— Р-ры, — сказал Джо Бимиш с задумчивой интонацией.

— Я ему говорила, что надо отвезти их в банк.

Джо Бимиш даже вздрогнул:

— Ну, кто вас за язык дергал такую глупость сморозить?

— Это не глупость, — горячо возразила Мэртл, — а простой здравый смысл. Кто же хранит дорогие марки в ящике письменного стола в кабинете священника, в этой комнатушке на первом этаже справа от входа, где стеклянную дверь ничего не стоит вскрыть стамеской, или чем там еще их вскрывают. Конечно, ее запирают, но какой толк от замков? Я их видела, и любой из них ничего не стоит открыть шпилькой. Говорю вам, Джо, я боюсь.

Джо Бимиш наклонился над носком и некоторое время работал спицами, считая петли и храня молчание. Когда же нарушил его, то заговорил он о тыквах и кочанах, а после этого, будучи человеком с ограниченным кругозором, о кочанах и тыквах.

Тем временем Ансельм Муллинер коротал день в немалых душевных борениях. План Мэртл в тот момент, когда он о нем услышал, потряс все его фибры до последней. Настолько обескураженным он себя не чувствовал с того самого вечера, когда занимался боксом с юным Уилли Пэрвисом в «Клубе отроков» и Уилли по счастливой случайности врезал ему точно в подбородок.

Такой изъян в характере девушки, которой он отдал свое незапятнанное сердце младшего священника, ошеломил Ансельма. Мэртл, мнилось ему, видимо, понятия не имеет о том, что хорошо и что дурно. Разумеется, это ничего не изменило бы, будь он гангстером, а она его будущей марухой, но совсем другое дело, если речь идет о том, кто уповает со временем получить приход и доверить жене надзор за приходскими деньгами. Что, спросил он себя, сказал бы пророк Исайя, если бы его поставили в известность о точке зрения Мэртл на стратегию и тактику?

Весь день и весь вечер он продолжал мрачно размышлять на эту тему. А за ужином был рассеян и сосредоточен в себе. Занятый своими мыслями, он почти не слушал преподобного Сидни Гуча, священника, в помощниках которого состоял. Пожалуй, что и к лучшему, ибо была суббота и преподобный Сидни, как обычно на вечерних субботних трапезах, то и дело возвращался к проповеди, которую намеревался прочесть на следующий день. Он сказал — и не один, а много-много раз, — что надеется (если не испортится погода) выдать своей маленькой пастве такое, что она только лапки кверху задерет. Преподобный Сидни являл собой прекраснейший, достойнейший образчик мускулистого христианина, но в какой-то мере ему недоставало такта.

К наступлению ночи, однако, в размышлениях Ансельма появилась более добрая, более снисходительная нота. Возможно, ее привнесли превосходный ростбиф, от которого он вкусил, и добрый эль, которым он ростбиф запил. Покуривая после ужина сигарету, Ансельм поймал себя на мысли, что его суровое осуждение женской слабости Мэртл смягчается. Он напомнил себе, что она не стала упрямиться в своем заблуждении, а это явно свидетельствует в ее пользу. Едва он высказал неодобрение ее методами решать финансовые проблемы, как в ней пробудилась совесть, лучшая сторона ее натуры взяла верх и она отказалась от своего сомнительного плана. А это уже немало.

Вернув счастье в свою душу, он удалился на боковую, погрузился на полчасика в нравоучительную книгу, а затем погасил свет и предался освежающему сну.

Но его почти сразу же, как ему показалось, пробудил от этого сна очень громкий шум. Ансельм сел на кровати и прислушался. В нижнем этаже, казалось, шла нешуточная драка. Полагаясь на свою осведомленность в топографии дома священника, он предположил, что шум исходит из кабинета, и, поспешно облачившись в халат, направил свои стопы туда.

Кабинет был погружен в темноту, но Ансельм нащупал выключатель и обнаружил, что источником странного стонущего звука, который он услышал, приближаясь к двери, был преподобный Сидни Гуч. Священник сидел на полу, прижимая ладонь к левому глазу.