Пелам Вудхаус - Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)

— Да, сэр. Я отлично помню, что вы относились к сэру Родерику с опаской.

— А он ко мне.

— Между вами определенно существовала некоторая натянутость. Ваши души не сливались в согласии.

— Зато теперь у нас такие добрые отношения, лучше не бывает. Преграды, нас разделявшие, рухнули. Я улыбаюсь ему, он — мне. Он зовет меня Берти, я его — Родди. Одним словом, акции голубя мира на подъеме и даже грозят достигнуть номинала. Мы ведь с ним, точно Седрах, Мисах и Авденаго, если я не путаю имена, вместе прошли сквозь пещь огненную, а это как-никак связывает.

Тут я подразумевал тот случай, когда мы оба, — по соображениям, в которые здесь не стоит вдаваться, скажу лишь, что они были вполне основательными, — зачернили себе лица, он — жженой пробкой, я — ваксой, и вдвоем провели страшную ночь в блужданиях по Чаффнел-Риджису, не имея, как это говорится, где преклонить главу. С кем вместе пережил такое, тот уже никогда не будет тебе чужим.

— Но я расскажу вам одну вещь про Родди Глоссопа, Дживс, — продолжал я после того, как щедро отхлебнул живительной влаги. — У него на сердце тяжесть. Физически-то он, на мой взгляд, в полном порядке, как огурчик, на зависть любому овощу, но он в унынии… подавлен… расстроен… Говоришь с ним, и видно, что его мысли витают где-то далеко, да и мысли эти не из приятных. Слова из него не вытянешь. Я чувствовал себя, как тот заклинатель из Библии, который попытался заклясть глухого аспида, и ни тпру ни ну. Там еще был один тип, некто Блэр Эглстоун, возможно, он и послужил причиной его угнетенного состояния, потому что этот Эглстоун… Слыхали про такого? Он книжки пишет.

— Да, сэр. Мистер Эглстоун — один из наших сердитых молодых романистов. Критики называют его произведения откровенными, бесстрашными и нелицеприятными.

— Ну да? Не знаю, какие уж там у него литературные достоинства, но субъект он, на мой взгляд, довольно вредный. Сердит-то он на что?

— На жизнь, сэр.

— Не одобряет?

— Похоже, что так, сэр, если судить по его литературной продукции.

— Ну а я не одобряю его, так что все квиты. Но, думаю, все-таки не его присутствие нагоняло на Глоссопа такую тоску. Корни ее гораздо глубже. Тут затронуты дела сердечные.

Должен пояснить, что во время пребывания в Чаффнел-Риджисе папаша Глоссоп, вдовец со взрослой дочерью, обручился с леди Чаффнел, она же тетя Мертл моего школьного приятеля Мармадьюка Чаффнела (Чаффи), и когда по приезде к ним более чем через год я застал его все еще не женатым, меня это довольно сильно удивило. Я-то думал, что он давно уже выправил себе брачную лицензию и задействовал епископа с присными. Здоровый, полнокровный психоневролог под влиянием божественной страсти должен был провернуть это дело за какой-нибудь месяц-другой.

— Как вы думаете, Дживс, они рассорились, что ли?

— Сэр?

— Сэр Родерик и леди Чаффнел.

— О нет, сэр. Уверяю вас, что ни малейшего охлаждения чувств не было ни с той, ни с другой стороны.

— Тогда где же заминка?

— Дело в том, сэр, что ее сиятельство отказывается участвовать в бракосочетании, пока не выйдет замуж дочь сэра Родерика, она ясно высказалась в том смысле, что ни за что на свете не согласится жить под одной крышей с мисс Глоссоп. Естественно, сэр Родерик от этого впал в мрак и уныние.

Для меня словно молния сверкнула — я сразу все понял. Как всегда, Дживс нащупал самую суть.

Составляя эти мемуары, я каждый раз сталкиваюсь с одним затруднением: какие меры следует принять, выводя на сцену действующие лица, если они уже фигурировали в предыдущих сериях? Вспомнят ли ее или его мои читатели, спрашиваю я себя, или же они уже совершенно его или ее позабыли? В последнем случае потребуются, конечно, кое-какие подстрочные примечания, чтобы ввести их в курс дела. Например, Гонория Глоссоп, которая появляется, если не ошибаюсь, в главе второй Саги о Вустере. Кое-кто ее, может быть, и вспомнит, но наверняка найдутся и такие, кто заявит, что в жизни о ней не слыхали, так что лучше, пожалуй, все-таки перестраховаться и, рискуя вызвать недовольство памятливых, кое-что уточнить.

Итак, вот мои записи про Гонорию Глоссоп, сделанные в тот период, когда я по причинам, от меня не зависящим, был с нею помолвлен.

«Гонория Глоссоп, — пишу я, — это одна из тех неутомимых атлетических девиц, которые имеют телосложение борца в среднем весе и смеются смехом, похожим на грохот „Шотландского экспресса“, проносящегося под мостом. У меня она вызывала острое желание улизнуть в погреб и затаиться там до тех пор, пока не дадут отбой».