Максим Яковлев - Ничего не бойся

План был такой: пробежать две остановки до речки, пробраться под мостом (чтобы никто не видел!) на другую сторону, подняться к остановке и сесть на обратный автобус.

Поначалу холодно не было, просто мешала вода в ботинках, но потом стали мёрзнуть пальцы, одежда становилась тяжёлой и твёрдой. На её счастье фонари не горели, и повалил снег, хотя она совсем не думала о следах, она была уверена, что ей поверят. Под мостом было страшнее всего, но всё обошлось, проскочила. К остановке она поднималась уже из последних сил. Автобус пришёл полупустой и тусклый, и никто не заметил, как её бил озноб. Она уехала в другую сторону, потому что она села не на тот номер.

Зато ей повезло, когда она попала, наконец, на свой автобус, он оказался тёплым и светлым, и там сразу увидели, какая она мокрая и продрогшая. К детскому дому её привели две женщины, укрыв как могли от холода, а там уже всё гудело, стоял сумасшедший переполох! Аринку подхватили, понесли в санчасть, осыпая вопросами: что случилось? как? где? зачем? почему??… Растёртая спиртом и мазями, закутанная в одеяла, она отвечала, глядя на лампочку, что собиралась навестить приболевшего гриппом Кагорыча (потому что соскучилась), спросила у прохожего, как дойти до станции, но заблудилась, вышла к речке, решила перейти на другую сторону…

Дальше я знал.

— У меня даже температуры не было, представляешь? — сказала она.

«У меня тоже», — хотелось сказать мне, но я промолчал.

— А потом вдруг ты откуда-то взялся, и всё совпало, — она снова сильно прищурилась, — я даже испугалась сначала. А ты зачем говорил, что спас меня?

— Не скажу, — сказал я.

Она вздохнула.

— Игнат, я тебя очень умоляю, не выдавай меня!

Мама с Ириной Анатольевной поднялись со своих мест, о чём-то смеялись, задвигая стулья.

— Ладно, — сказал я…

Возвращались мы в том же автобусе. Всю дорогу она рассказывала мне о своём Кагорыче, о том, как вчера они пили чай у него на даче, о какой-то хромой собачке… На душе всё равно было гадко.

— У тебя что, совсем нет ни папы, ни мамы? — спросил я.

— Нету, — улыбнулась она виновато, — меня же сдали совсем маленькой, я ничего не помню. Меня в мусорном баке нашли.

— А зачем ты очки не носишь? — спросил я, глядя на её сморщенный нос.

— Я их всё время обо что-нибудь разбиваю, случайно. А они очень дорогие.

Больше я не знал чего спрашивать. Она смотрела в окно, а я смотрел на её профиль, мне казалось, что я уже когда-то видел его, точно, видел; я уже где-то встречал этот лоб, этот нос, подбородок… Но где и когда? Журавлиная стая! Конечно же!..

— Знаешь, Арин, давай больше не будем рассказывать про то, как я тебя спасал.

Она закусила губу:

— А как?

— Скажем, что не хотим и всё! И пусть все забудут про это и никуда не будут нас приглашать. Или пусть кто-то скажет, что он заболел и не может…

— Давай ты?

— Почему я? Давай лучше ты. Я тебя выручал, когда ты просила? Теперь ты.

— Хорошо, — сказала она.

На этом мы расстались. Мама расцеловала Аринку, и она пошла с Ириной Анатольевной к дому из тёмного кирпича, и, когда за ними уже закрывались ворота, я почему-то обернулся и посмотрел ей вслед.

Потом отхрустели и отзвенели морозы, обрушилась под грудой снегирей рябина, напрочь засугробило все дороги, а в среду открылась дверь, и вошёл наш папа. Он обнял маму, и посмотрел на меня.

Я подошёл к нему и заплакал.

— Видно у тебя есть, что рассказать мне, сынок? — сказал папа, когда всё уже унялось, и было убрано со стола. — Пойдём-ка поговорим.

Мы пошли в мою комнату, папа сел у стола, заваленного моими рисунками. За стеной было слышно, как мама, напевая моет посуду.

— Ох, ты, подарки какие! — уважительно отозвался он.

И я рассказал ему всё, как было — от начала и до конца…

— Да-а, ситуация… — папа окинул взглядом великолепное железнодорожное сооружение, возвышавшееся посреди комнаты, — нарочно не придумаешь!..

Терминатор нетерпеливо скрёбся в своей коробке, но я не оборачивался. Я стоял, боясь шелохнуться…

— Ладно, — сказал он, вставая, — коли так, девчонку не выдавай. Пойдём, поможешь мне снег у сарая разгрести…

В течении недели все подарки и все игрушки — всё было роздано по детским садам и больницам. Железную дорогу снова упаковали, и папа отвёз её в лечебный центр для детей инвалидов.

Мама долго не могла прийти в себя от правды, и каждый день мой начинался с фразы: «Игнат, как ты мог на это пойти?!»

Часто я слышал, как она делая что-нибудь вдруг восклицала вслух: «Бедная, бедная девочка!..» Но с папой разговоров на эту тему у нас больше не было. Он лишь достал из серванта медаль и прибил её над моим изголовьем: «Чтобы помнил о своём позорном малодушии». На улице случайно столкнулся с Виталькой и, наконец-то, смог объясниться с ним. Когда я рассказал ему об Аринке, он покачал головой и сказал: