Юрий Власов - Стужа

Они вернулись, сели за котелки.

— Сейчас с довольствием — порядок, а то приходилось зимой и весной пилить хлеб или рубить топором, — сказал капитан. — И худо было без мяса. Тушенка — это здорово. Союзнички подбрасывают. Правда, здесь трофея хватает — ноги не протянешь Не поверишь, ординарец, а чтобы жрать в окопах, не блевать, а жрать, палили шинельное сукно, все перебивал трупный дух.

Поев, капитан скинул ватник, гимнастерку и приказал:

— В вещмешке — свежий подворотничек. Иголка и нитки — в жестянке из-под конфет. Подшей. — А сам, накинув ватник, закурил.

На погонах оказалось всего по три звездочки. Глеб растерянно разложил гимнастерку на коленях.

Капитан коротко усмехнулся.

— Третьего марта присвоили. — В нагрудном кармане — звездочки, в тряпице. Фокин удружил. Прицепи, а то и впрямь решат, будто самозванец.

Прикрепляя звездочки к грязным истертым полевым погонам, Глеб пожаловался:

— Товарищ капитан, неужто не нашлось сапог или ботинок с обмотками?

— Промокли валенки?

— Так точно.

Капитан вытащил пистолет. Разложил обоймы и, покуривая, лениво протер ствол.

— Теплое барахлишко не зря подкинули, ординарец. Ты про залив Фриш-Гаф слыхал?

— Никак нет, товарищ капитан.

— Теперь услышишь и запомнишь. — Капитан принялся разбирать пистолет. — Балтика под боком.

— «Вальтер»? — показал Глеб на пистолет.

— Нет, «парабеллум». А ты за что в штрафную? Вор?..

Вошли офицеры и доложили о готовности. От них пахнуло табаком, водкой и душноватым теплом снежной сырости.

— Роскошно живем. — Капитан кивнул на Глеба. — И ординарец, и переводчик. Шпарит почище… — Капитан так и не нашелся сказать, почище кого или чего.

— Ему бы еще бабой быть, — заметил один из офицеров. — Тогда уж все дела можно проворачивать. Гляди, и нам перепадало бы.

Офицеры засмеялись.

Тот офицер, что отпустил шутку (Глеба возмутила ее пошлость), обратил внимание Глеба почти детским лицом (очень бледным) под очками. Его, видимо, знобило. Он часто проверял плотность запаха полушубка, всякий раз подсовывая правую руку под полушубок, на грудь.

Капитан покусал губы, пробуя вздутия «лихорадок», и сказал быстро, без пауз:

— Чтоб никто не отлучался из расположения взвода и отделения. Замечу солдат вне расположения — пеняйте на себя. А вы, Рожнов, — у телефона. На все вопросы: капитан Булатов в подразделениях. Ясно?! Решайте все текущие вопросы самостоятельно. Вы мой заместитель и, так сказать, вся штабная служба… А ты, Фокин… — Капитан шагнул вплотную к офицеру с детским лицом. — Ты, Фокин… Погубят тебя бабы, Сергей. — Капитан повернулся к низенькому черноватому офицеру. — Один раз я тебя выручил. Другой раз — сам Мокроусов. А в третий кто?.. И что потом?.. Думай, лейтенант, думай. Примеры, так сказать, перед тобой в количестве трехсот двадцати двух экземпляров… Ты что, дитя малое? Уставы для кого пишут?.. Итак, товарищи офицеры, в семнадцать сорок пять построение. В обстановку я вас утром ввел. В восемнадцать ноль-ноль выступаем к фольварку Хоффе. Ты, Фокин, проверь посты, все без исключения. Пока свободны, товарищи офицеры.

Офицеры ушли, и Глеб, запинаясь от стыда, объяснил, что он не вор. Он сбежал из пехотного училища на фронт, боясь, что война закончится до выпуска. Арестовали в Бартенштайне. Там и судил военный трибунал.

— Ты что, младенец? — удивленно спросил капитан. — Свободно под расстрел мог пойти.

— Столько докладных подал! Из нарядов не вылезал, три раза на «губе» сидел по неделе. Ни одного отпускного дня. И все бестолку — не отправляли на фронт.

— Как зовут?

— Меня?

— Да.

— Глебом.

— А Чистеньким бы поточнее. — Капитан спрятал пистолет, покачал головой. — До самого Бартенштайна прорвался. — И приказал прежним, почти злым голосом: — Возьми у старшины, он барахлишко выдавал, обоймы к «парабеллуму». Пяток хватит.

Когда Глеб вернулся, капитана не оказалось на месте. Глеб долго ждал, сидя на пороге, вспоминая Элизабет Конрад и коря себя за кощунственность желаний, но это мало помогало. Он снова возвращался в волнующий миг, когда обнажились ее груди, пусть только сверху, однако такие неожиданно-полные и снежно-белые, чистые. Он сидел и мечтал о поцелуе. Он никогда не целовал женщину. Неужели это возможно?!

Он мог так думать. Наконец-то всё позади: ужас ареста, военная тюрьма, допросы, трибунал…

Но самое главное, все рядом с этим ничтожно: он на передовой! И вот в руках у него автомат, и совсем скоро он докажет всем, чего ради бежал из училища, — тоже выдумали: дезертир, предатель! Всем, всем докажет!..