Ольга Седакова - Три путешествия

В следующем году Брянску исполняется 1000 лет. Иоганну Себастьяну Баху — 300. Постойте, минуту еще. О, как мне хотелось бы — и не мне одной — сидеть, спокойно беседуя с совестью! Где же эта горенка, где такая кухонка, чтобы пить себе чай, спокойно слушать и тихо возражать, потому что пред тобой — не зверь когтистый, а просто умный рассказчик, не согласный с тобой никогда, но просто несогласный, как, например, рассказ об истории квартета просто не согласен с моим невежеством по этому поводу. Иоганн Себастьян, быть может, так беседовал с совестью. Не идиллию я воображаю, нет. Разве что простую грандиозную новизну. Наша совесть тем и ужасна, что говорит одно и то же, одно и то же — и теми же словами. Хорошие же рассказы совести — не менее мучительные, быть может, — вырисовывают во все большей несоразмерности с тобой образец сравнения. Но его величие, уязвляя, исцеляет: «будьте же совершенны, как…».

Моя совесть рисует — о, как рисует! — совсем другое «как»: простого человека, просто взрослого и нетрусливого человека. Извиняет ли нас принудительная скудость Мамоновых подачек? Смешно, если кто-нибудь думает, что да, извиняет. Что мы получим — кому какое дело уже через двадцать лет? Какое нам теперь дело, сколько гонорара выписали Горькому за очерк об известном воспитательном канале? А что отдадим, этого нам не забудут. А отдадим — как обычно с Мамоной — все. И город Брянск с его многотысячными членами общества книголюбов. Но что еще? Еще вот что. Жизни, конечно, жалко. Но жалость эту из одного тщеславия можно проглотить. А другие? Каждый связан двумя круговыми поруками. Первая — «один за всех и т. п.» — против общего Врага, вчера это абстракционизм, нынче Рейган, не в том дело, кто сейчас Враг, дело в том, что если «не за всех», значит, за Врага. Другая… не назвала бы я ее круговой порукой добра, отнюдь. Поясню на примере. Если нынешним вечером в клубе я прочту или скажу что-нибудь не то, не «за всех», «за Врага», отвечать за это буду не я, а милый человек, пригласивший меня в город. Да и не столько он, как клуб, в котором вечеров больше не будет, то есть такие будут вечера, что лучше б их не было. И я окажусь полной скотиной, если скажу то, после чего можно было бы побеседовать с совестью, как кантор св. Фомы. И так уж я скотина, предавая бумаге впечатления. Ну-ка, рассудите эту круговую поруку добра.

— Чего же, собственно, нельзя?

Это мы беседуем по дороге с вокзала, так что повествование мое двинулось.

— Ну, сами же вы знаете. У вас есть опыт публичных выступлений…

Есть, но это отдельный рассказ.

— Про Бога нельзя. Про модернистов… ну, не очень известных, можно. Да что вы меня мучаете. Мне отвратительна такая роль… — и т. п.

Собеседники почти плачут.

— Я не того ждала.

— А я. Меньше всего хотелось бы вас обидеть.

— И мне. И я не обижаюсь. Ничего, кроме переводов, клянусь. И самых далеких переводов.

— Вот видите, на что я вас толкаю. Нет, нет, как хотите.

— А я вот что хочу, посмотрите.

Эффект тяжелый.

— Да нет, я шучу.

— Зачем…

Скучно читать? А каково было нам? Тем не менее до вечера в клубе, подготовка к которому началась на вокзале, был еще день и утренник в Доме пионеров. Откуда Дом? Потом объясню.

Мы готовились к вечеру уже в пустой квартире, обладающей замечательной планировкой: единственная ее комната была одновременно коридором в кухню. Вот так это выглядело, подтверждая, что «все для блага человека, все во имя человека».

Я рассказала бы à propos об интерьере частных и служебных наших зданий, где все во имя. Я описала бы поэзию и поэтику советского коридора, актового зала, кухни и т. п., как академик Лихачев описал поэтику садов… Да и сады наши недурны — помните фонтан дружбы ВДНХ? Аллею ЦПКиО? «Поэт в саду»… Кто же здесь? Кто идет между девушками с веслами, между мраморными шароварами, между К и О и грозными синими елями? Они так похожи на кремли, что, мнится, есть в них бойницы и к бойницам приникли прищуренные глаза: пой, поэт, пой. Пой, как кони сытые бьют копытами. Пой: ой ты, радость молодая, невозможная! Кто идет с тетрадями своих стихотворений… куда идет…

Кто крадется коммунальным коридором? очернитель? натуралист? абсурдист? Кто ходит в малогабаритной квартирке? Кто по коридорам стеклянного Университета ходит, где ни стула, ни холла, где негде, как задумано, словом перекинуться? Кто-то ходит, кто-то идет. Призрак — вот кто. Это его интерьер, его парк. Символика сада сообщает идею Парадиза. Эмблематика советского интерьера и экстерьера — нет, не ада. Есть образ точнее: лестница в забвение, в литературную смерть, в безымянную общую могилу. Но бог с ней, с планировкой. Вернемся в нашу квартиру.