Дэвид Бэддиэл - Время спать

Мотаю головой. Я не вижу лица Дины, но понимаю, что она кипит и готова выплеснуть все: что Фрэн с ее идиотским наркотиком стала причиной разлада между мной и Ником и что она может засунуть эту «улетную тему» вместе с расширенным сознанием прямо себе в задницу. Хватаю Дину за руку, чтобы удержать от этого: она смущенно смотрит на меня.

— Не стоит, — прошу я. — Не бери в голову.

Я серьезно. Фрэн явно из тех людей, которые никогда не признают своей вины ни в чем; к тому же она уверена, что с Ником происходит нечто определенно позитивное — про рыв, — и она будет только счастлива, оттого что причиной этого стал ее дурацкий наркотик, а мне бы не хотелось доставлять ей такое удовольствие. Фрэн продолжает глядеть на меня с невинным любопытством. И даже этот взгляд она изображает, это в какой-то мере сознательное действие, это «а теперь я смотрю на тебя с невинным любопытством».

— Что-то беспокоит тебя, Габриель? — спрашивает она, приводя тон в согласие со взглядом.

— Да, — отвечаю я.

Выражение лица чуть изменяется: «откройся мне, ведь я здесь именно для этого».

— Откуда у тебя эта шляпа? — спрашиваю я.

С днем рожденья тебя!

С днем рожденья тебя!

С днем рожденья, дорогая Мутти…

Бабушка улыбается и наклоняется — волосы у нее теперь окрашены в цвет, схожий с цветом чернил ее ручки «Басилдон Бонд», — к украшенному свечками торту с глазированными фигурками самых известных памятников Гданьска, которые там стояли до Первой мировой войны. Она мастерски делает глубокий вдох, на который способны только люди, уже не воспринимающие возможность дышать как нечто само собой разумеющееся.

С днем рожденья тебя!!!

Мутти немного морщится, задувая свечки: воздух вытекает из ее легких тонкой струйкой, но этого хватает, чтобы огоньки потухли — хорошо еще, что их четыре, а не положенные восемьдесят четыре. Только одна розовая свечка на куполе Мариенкирхе, средневекового кафедрального собора в Гданьске, пострадавшего во время артиллерийского обстрела русских в 1945 году, не хочет сдаваться, снова вспыхнув после того, как от нее отлетел дымок, и она, казалось, погасла.

— Посмотрите! — улыбается бабушка, в то время как вся семья хлопает в ладоши. — Прямо как светильник Маккавеев!

Не переставая хлопать, Элис по привычке поворачивается к Бену.

— Светильник Маккавеев, — шепчет он, склоняясь к ее уху с видом человека, который при желании может совершенно спокойно продолжить движение, — чудесным образом продолжал освещать осаждаемый римлянами храм, хотя масла для светильника у нас уже не было.

Хлопанье утихает. Остальные постояльцы дома престарелых «Лив Дашем» зло поглядывают на нас из комнаты отдыха. Возможно, потому что поем мы не очень хорошо, но, скорее всего, оттого что в этом заведении визит родственников — это четкий показатель статуса и каторжный труд, поскольку, когда вокруг тебя стоят двенадцать родственников и хлопают в ладоши, любое движение воспринимается как вызов. Человек в очках с толстыми стеклами, которого я тогда видел в лифте — мистер Фингельстон, кажется так его называли сестры, — отсел как можно дальше и теперь трясется от злости в обитом синей фланелью кресле-качалке; он довольно громко кряхтит, выражая свое недовольство происходящим, в то время как мама вносит торт и обнимает бабушку — вместе они похожи на двухголового монстра, символизирующего материнство.

— У нас? — переспрашиваю я.

Он стоит рядом со мной, а Элис — рядом с ним.

— У евреев, — бросает он, не поворачивая головы и явно подразумевая: «можно подумать, ты не догадался».

Я гляжу на него в профиль, удивляясь, насколько мы похожи.

— Это ты с начальной школы помнишь?

Хотя в одиннадцать лет мы пошли в обычные школы (причем разные), до того мы вместе радовались кошерным пирожным и носили неизменные шапочки-кипы в еврейской школе на северо-западе Лондона, в которой учатся с пяти до одиннадцати лет.

— Нет, — все же поворачивается он. — Я прочитал об этом на прошлой неделе в одной книге.

Надо полагать, занимательная была книга. Но продолжить разговор мне не дает тетушка Ади — на самом деле двоюродная бабушка Ади, но она предпочитает «тетушку», — которая выстраивает всех в очередь, чтобы мы могли поцеловать бабушку и вручить ей подарок. Тетушка при этом всех будто подталкивает, размахивая руками; похожим образом поступал некогда Ник: он размахивал руками, радуясь тому, как здорово пукнул.