Дэвид Стори - Сэвилл

— Ну, значит, нам тут такая опасность не грозит, — сказал отец. — Да уж, совсем не грозит.

Несколько дней Майкла никто не видел. Затем как-то вечером во всех окнах его дома вспыхнул свет. У дверей стояла машина. Изнутри доносились звуки музыки и хохот.

На другой день занавески оставались задернутыми, но часа в два на заднее крыльцо вышли трое мужчин. Они постояли в крохотном огороде, жмурясь от солнца, потом перелезли через забор и расположились на пустыре. Немного погодя к ним присоединился Майкл, совсем бледный, словно он только что проснулся. Он неуклюже перевалился через забор и под хохот остальных упал на траву по ту его сторону.

— Хулиганье какое-то, — сказала мать. — Бедный Майкл. Если бы его матери довелось это увидеть, она бы с ума сошла.

— Так она ведь уже сошла, — сказал отец. Он стоял в дверях и с интересом наблюдал за шумной компанией на пустыре: они боролись, и Майкл, засучив рукава на худых белых руках, пытался бороться наравне с остальными.

В следующую субботу эти трое опять приехали. Приезжали они и по будням, иногда их бывало четверо. Четвертой была женщина. Мистер и миссис Шоу пожаловались на шум. Майкл вышел во двор без пиджака, с бутылкой в руке и пытался извиняться, а в дверях хохотала остальная компания.

По вечерам, кроме того, приезжали двое-трое других мужчин, а иногда та же женщина. Потом Майкл исчез на две недели. По слухам, его видели в соседних городках. Говорили, что его забрали в полицию.

Однако когда он в конце концов вернулся, на нем был костюм и шляпа, шея небрежно обмотана шарфом.

— Наверно, ему кое-что от матери осталось, — сказал отец. — Сбережения, которые она по грошам скопила. Только рановато они к нему в руки попали. Может, мне сходить поговорить с ним?

— И не думай! — сказала мать.

— Так в память Брайена. Он был мне хорошим другом, — сказал отец и как-то вечером, когда Майкл был дома, пошел к нему.

Он вернулся через час.

— А ведь я прежде никогда у них дома не бывал, — сказал он. — И теперь жалею, что зашел.

Отец сидел у огня бледный, сдерживая дрожь.

— Он всю мебель продал, — добавил он. — В доме только кровать да один стул. Наверно, ночью вывез. «Что же ты, Майкл, — говорю я, — разве твоей матери это приятно будет увидеть?» И ты знаешь, что он сказал? «Моя мать, — говорит, — никогда этого не увидит». А я говорю: «Даже если так, хотя, надеюсь, она еще поправится, ей все равно неприятно было бы узнать, что ты здесь вот так живешь». — «А мне, — говорит, — нравится вот так здесь жить. И вам, — говорит, — не надо беспокоиться». Не надо беспокоиться! — Отец покачал головой. — «Нет, Майкл, — говорю я ему, — мы беспокоимся, как ты живешь, потому что знали твоего отца и тебя знали, — говорю я ему, — чуть ли не с рождения». — «Я, — говорит, — мистер Сэвилл, могу прожить самостоятельно. В конце-то концов у меня такая возможность впервые». — Отец вытер глаза. — Ты знаешь, в какой чистоте его мать дом держала: чище, чем у миссис Блетчли, даже чище, чем у миссис Шоу.

— Ну, этот дом грязным тоже никогда не был, — сказала мать.

— Да не грязным, но всегда было видно, что тут люди живут, — сказал отец.

— Этот дом чистый, с каким его ни сравни, — сказала мать.

— Так ведь ненормально чистым его все же не назовешь, верно? — сказал отец, расстроенный этим ненужным спором.

— Ну, мне, конечно, жалко слышать, что он его в такой вид привел, — сказала мать, все еще огорченная, что ее собственные усилия остались неоцененными.

— И черт меня туда понес! — сказал отец. — Нечего было нос совать не в свое дело.

Как-то вечером Колин встретил Ригена на улице: он был в костюме с галстуком-бабочкой в крупную горошину, а в руке держал трость, но шляпа исчезла, и волосы, отросшие еще больше, падали на шею напомаженной волной.

— Привет, Колин, — сказал он, перейдя с противоположного тротуара, и небрежно взмахнул тростью. От него разило духами. Его глаза, совсем темные, впивались в Колина со странным напряжением, лоб блестел, щеки отливали болезненной желтизной, между передними зубами зияла дыра. — Как живешь? — добавил он. — Я слышал, ты бросил учительствовать.

— Не совсем, — сказал он.

— Приезжай как-нибудь вечером в город, выпьем.

— Куда ты обычно ходишь? — сказал он.

— Да куда угодно. Но не в Дом собраний, могу тебя заверить. — Он небрежно похлопывал тростью по ноге. Его одежда выглядела как нелепая пародия, как гротескная карикатура на изощренную щеголеватость его отца.

— Ты где-нибудь работаешь? — спросил он.