Дэвид Стори - Сэвилл

Один солдат поселился у них в доме. Ему отдали свободную комнату — тесную каморку рядом с комнатой Колина. Это был высокий, ладно сложенный человек — совсем такой, каким Колин представлял себе солдат — и куда выше его отца. Иногда он стоял на кухне перед огнем в рубашке и грубых форменных брюках, но чаще лежал на кровати у себя в комнате, смотрел в потолок, курил или жидким тенорком пел песни.

Он принес с собой винтовку. Она была прислонена у двери в его комнате. В узком пространстве между кроватью и стеной он разложил свою амуницию. Она вся потемнела от соли, а одежда, которую он вытряхнул из вещевого мешка, была мокрой.

Чуть не половину его занимали три большие жестянки. Две были до краев полны сахара, и солдат отдал их матери, а она поставила их в шкафчик у очага сохнуть. В третьей жестянке лежали медали, металлические пуговицы и деньги.

Вечером солдат возвращался из пивной, садился к кухонному столу и пересчитывал деньги, раскладывая их аккуратными кучками серебряного и медного цвета, а потом смеялся, откидывался на спинку стула и говорил:

— Будь я немцем, ходил бы я в богачах!

Он часто садился у очага и смотрел на огонь, а иногда сажал мальчика себе на колено, доставал из нагрудного кармана, где хранил бумажник, фотографию женщины с тремя детьми, указывал на них поочередно толстым пальцем, желтым от табака, и рассказывал ему, как их зовут и что они делали, когда он видел их в последний раз. Он был откуда-то издалека, и Колин не всегда понимал его выговор.

— Ничего не поделаешь, малыш, так уж я говорю, — смеялся солдат и поглядывал на Сэвилла. — Я ведь из такого места, где все расхаживают в чем мать родила.

Он часто уходил гулять с отцом, а иногда отец вел его посмотреть убежище, отпирал дверь, впускал внутрь, зажигал лампу, и солдат осматривался, по настоянию отца пробовал нары — ложился на них, раскинув ноги, подсунув руки под голову.

— Надежно, как в крепости, — говорил отец.

— Еще понадежней будет! — говорил солдат и смеялся.

Гулять они шли, заложив руки в карманы, исчезали в конце улицы и возвращались нескоро, с пучками цветов или пожевывая травинки.

— Да вы из-за меня не беспокойтесь, — говорил солдат, если они приходили поздно и ужин перестаивался. — По всем правам мне бы уж давно мертвым быть, так что для меня любое сгодится. Накладывайте, и дело с концом.

Каждое утро он выходил на улицу и вместе с другими солдатами маршировал взад и вперед. Дети бежали за ними по тротуарам. В воскресенье солдаты кучками уходили в луга или на станцию, рассаживались на кирпичной ограде у мостика, смотрели на пути и курили.

Однажды солдат позвал Колина к себе в комнату и достал из мешка патроны — пять штук, скрепленных у основания. Гильзы были медного цвета, а пули — серебряного.

— Валяй, забирай их, — сказал солдат. — У меня их много. — Он достал еще несколько штук и разложил на одеяле. — И винтовку бери, — сказал он. — Она мне не нужна.

Он протянул руку к двери, взял винтовку, открыл затвор и показал, куда надо вложить патроны.

— Ну вот, — сказал он. — Можешь застрелить кого захочешь.

Он смеялся, глядя, как Колин с трудом держит тяжелую винтовку.

— Нет уж, в меня не целься, — сказал он. — Я твой друг.

Когда Колин спустился в кухню, мать попятилась, прижала руку к щеке и нахмурилась.

— Это вы ему дали? — сказала она.

— Да, — сказал солдат. — А что? Мне она не нужна.

— Ну хорошо, — сказала она. — Подождем, пока отец вернется.

Отец, когда вернулся, тоже посмотрел на винтовку и сказал таким же голосом:

— Ты ведь ее отдать не можешь, верно?

А солдат смеялся и кивал головой.

— А я ее потерял, — сказал он. — Бери!

— Ладно, — сказал отец. — Я ее пока спрячу. А Колину она ни к чему.

Он запер винтовку в гардеробе в спальне, но по вечерам, когда солдат уже уехал, доставал ее, открывал затвор, вкладывал патроны, вынимал их и целился из окна во что ни попало. В конце концов он все-таки отнес ее в полицию и сказал, что нашел в поле под изгородью.

— Ты что же, не хочешь воевать? — спрашивал он у солдата и хмурился.

— А я уже воевал, — говорил солдат.

— Ну, а снова? — говорил отец.

— Чего ради? — спрашивал солдат. Он либо сидел, развалясь на стуле, либо стоял в одних носках у огня, улыбался отцу сверху вниз и кивал.

— Чтобы защищать свою страну, — говорил отец. — Чтобы защищать свободу. Чтобы твоя жена и дети не попали к ним в лапы.

— А какая разница? — говорил солдат. — Кто бы тут ни заправлял, мы ведь будем жить по-прежнему, как ни крути. Будут богатые, будут бедные и пара-другая счастливчиков, — добавил он, — посередке.