Мэгги О`Фаррелл - Рука, что впервые держала мою

— Я… э-э-э… — начинает она, но Тед не дослушивает.

— Поела?

Элина вспоминает. Поела? Кажется, да.

— Не помню.

— Не помнишь? — В голосе Теда слышится ужас.

Рядом что-то кричат про фургон с реквизитом. Элина приглаживает волосы, взгляд падает на желтую листовку возле телефона: «Жизнь после кровопотери». Элина подносит листовку к глазам, читает напечатанные слова.

— Элина? — Она вздрагивает, услышав голос Теда.

— Да. — Листовка выпадает из рук Элины, кружится в воздухе, залетает под стул. Потом достану, думает Элина.

— Тебе надо есть. Акушерка сказала. Ты поела? Вспомни, поела?

— Да, — отвечает Элина поспешно, с легким смешком. — Конечно. То есть… я не помню, что хотела поесть на завтрак.

Видно, совсем не этих слов ждал от нее Тед.

— На завтрак? — пугается он. — Эл, уже полчетвертого!

Элина искренне удивлена:

— Правда?

— Я тебя разбудил?

Элина снова обводит взглядом комнату, смотрит на ковер, на то место, где лежала, пока не позвонил Тед. На густом ворсе отпечатались контуры ее тела — точь-в-точь как на месте убийства.

— Кажется, да.

— Ты выпила обезболивающее?

— Хм… — Взгляд ее снова блуждает по комнате. Какого ответа ждет Тед? — Да.

— Мне пора. — Тед замолкает. — Я, пожалуй, пришлю к тебе маму.

— Нет, — поспешно возражает Элина, — все и так хорошо. Все хорошо, правда.

— Точно?

— Да.

— У тебя ведь есть ее телефон? На всякий случай. Я вернусь часов в шесть. Мы почти закончили. — В голосе Теда слышится тревога, мольба. — Приготовлю вкусный ужин. А пока поешь хоть чего-нибудь, ладно?

— Ладно.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Элина сидит в кресле возле черного хода и опять смотрит в окно на свою студию, и вдруг в дверь звонят. Элина замирает, прижав ладонь к оконному стеклу, и ждет. Мать Теда? Все-таки вызвал? Не надо выходить из кухни, кто бы это ни был. Решат, что дома никого нет, и уйдут. Элина продолжает смотреть в окно. И вновь звонок, долгий, пронзительный. Ну и пусть. Опять звонок, еще настойчивей.

Притаившись у окна, Элина думает: а вдруг мать позвонит Теду и скажет, что ей не открыли? А Тед забеспокоится, сорвется с работы. Элина встает с кресла, не спеша, осторожно, цепляясь за стену, ковыляет в прихожую. Малыш в коляске, спит.

Когда Элина открывает дверь, гостья — не мать Теда, а незнакомая женщина с копной желтых волос, грузная, синие брюки в обтяжку вот-вот лопнут — не ждет приглашения. Не ждет даже, когда Элина заговорит, а проходит мимо нее, ругая дождь, топает по коридору, плюхается на Элинин диван и перебирает какие-то бумаги, папки, ручки.

Потрясенная Элина застывает перед ней на ковре. Хочется спросить: кто вы? Что вам нужно? Кто вас сюда прислал? — но вид папок и бумаг повергает ее в молчание. Она ждет, что будет дальше.

— Итак… — Гостья вздыхает, ерзает на диване. — Вы Натали.

Это не вопрос, и Элина задумывается: разве я Натали? Кажется, нет.

— Нет.

Гостья хмурится, скребет в затылке ручкой.

— Не Натали?

Элина решительно трясет головой.

Женщина листает бумаги и, искоса глядя на Элину, вздыхает: «А-а». Это вздох усталости, разочарования, и Элину тянет извиниться за то, что она не Натали. Хочется даже ответить: так и быть, согласна, Натали так Натали.

— Вы Элина. — Гостья снова вздыхает.

— Да.

— Ну и как мы себя чувствуем, Элина?

Странно, что по-английски к человеку можно обратиться во множественном числе, «мы». Она одна, одна. При чем тут «мы»?

— Хорошо, — отвечает Элина в надежде, что женщина уйдет.

Но у той наготове целый список вопросов. Она желает знать, что Элина ест и сколько раз в день. Выходит ли на улицу, высыпается ли, записалась ли в группу поддержки, а раз нет, собирается ли; принимает ли лекарства, есть ли у нее помощники.

— Помощники? — переспрашивает Элина.

Женщина косится на нее из-под соломенной челки. Оглядывает комнату, Элинину пижаму.

— Вы живете одна?

— Нет. Я живу с другом, но…

— Но что?

— Он на работе. Он не хотел… То есть собирался взять отпуск. Они снимают фильм, выбились из графика и… ну…

Гостья долго царапает в блокноте. Бесконечные бумаги и вопросы утомляют Элину. Скорей бы эта женщина ушла — и растянуться бы на ковре, подложить руку под щеку и уснуть.

— А как у вас заживает? — спрашивает гостья, уставившись в бумаги.

— Заживает?

— Шов.

— Какой шов?

Гостья вновь бросает на Элину строгий взгляд.

— От кесарева. — По лицу ее пробегает тень сомнения. — Вам ведь делали кесарево сечение?